Вокруг света 1996-12, страница 75

Прихода Пасхи ждали, как ждут солнца и весеннего тепла в конце зимы, когда еще лежат снега, когда по ночам крепко подмораживает и ходить приходится все еще в полушубке, валенках и овчинных рукавицах. И ждала Пасху, пожалуй, больше всего молодежь, реалисты и гимназистки. Как же! После Светлой заутрени, когда отец Григорий трижды возгласит: «Христос воскресе!» — можно будет христосоваться, целоваться открыто, на глазах у всех. И девушка, к которой подходил юноша христосоваться, не в праве была отказать ему в ответном поцелуе. Сколько было при этом милого жеманства, юной стеснительности, смущения, счастливых улыбок, доверительных рассказов и пересказов среди подруг об этих первых чистых поцелуях.

Среди многочисленных обычаев, связанных с праздником Пасхи, было и служение молебнов в домах прихожан. Православное духовенство, особенно сельское и небольших городков, относилось к слою малообеспеченных членов русского общества и вынуждено было в такие праздники, как Рождество, Крешение и Пасха, ходить по домам прихожан, служить там молебны и принимать за это добровольное подаяние.

К нам, например, приходили обычно в первый день Пасхи отец Григорий из нашей Пятницкой церкви, дьякон отец Иван, по прозвищу Напресняков, и псаломщик Николай Васильевич. Отец Иван это прозвище получил от реалистов за то, что возглас: «И ныне, и присно, и во веки веков!» — он произносил слитно и скороговоркой: «Н-н-а-прес-ня-ко-о-о-в!»

Отец Григорий, как и положено, служил молебен в нашей гостиной, махал кадилом, освящая все четыре угла, наполняя гостиную синеватыми завитками дыма и сладковатым ароматом горящего ладана. Дребезжал козлетон отца Григория, тянуло по ногам рокочущим басом Напреснякова, и под самый потолок взвивался звонкий тенор псаломщика.

После молебна отец приглашал всех к столу. По тем временам отец считался вольнодумцем: в Бога не верил, но в церковь ходил, хоть и не очень регулярно, ходил и на исповедь и назубок знал церковные службы и все четыре Евангелия.

Отец был из разночинцев, потомственный служащий и, как большинство интеллигентов того времени, был настроен оппозиционно к самодержавному строю. Дело прошлое, все мы тогда как могли старались расшатать устои царского режима, но и предполагать тогда не могли, чем все это для нас впоследствии обернется.

И отец, вольнодумствуя и понося царя и правительство, и не предполагал, что через пять лет, осенью 1918 года, его арестуют без предъявления обвинения; зимой, в трескучие морозы, его, старого человека, повезут в осеннем пальто и в галошах, в холодном, нетопленом арестантском вагоне в Харьков и что умрет он там на тюремных нарах, так и не узнав, за что его арестовали и для чего привезли в Харьков. А под подушкой у него потом найдут не пистолет, не бомбу и не зашифрованный список тайных сообщников, а Евангелие на французском языке...

И сидя за пасхальным столом, и приходя в благодушное настроение после двух выпитых рюмок, он не мог упустить случай и не поддеть «долгогривого».

«Отец Григорий, — говорил отец, поглядывая на него умильно, — объясните мне, пожалуйста, почему в Евангелии от Луки говорится, что Иисус Христос начал проповедовать свое учение в тридцать лет, а в Евангелии от Иоанна — в пятьдесят? Кто же прав? Лука или Иоанн?»

Но отец Григорий был не простой священник, а магистр богословских наук и понимал, что в споре о разночтениях и противоречиях в писаниях евангелистов можно и запутаться — вызова не принимал и отвечал отцу, что, дескать, святая церковь не рекомендует выходить за круг установленных познаний, и переводил разговор на другую тему.

Отец Напресняков тем временем добросовестно опрокидывал рюмку за рюмкой, которую отец не забывал наполнять, ни слова не говорил и только наливался румянцем. Просидев за столом около часа, святая троица, крестясь и вытирая салфетками усы и бороды, поднималась уходить. Отец совал в руку отцу Григорию трешку, На-преснякову рубль, а псаломщику полтинник. Отец Григорий держался достойно — предстояло еще несколько молебнов, а Напресняков, слегка по-

шатываясь и сладко икая, все пытался рявкнуть многолетие нашему дому, но его от этого удерживал псаломщик.

А до этого с утра, но уже с черного хода в кухню приходил поздравлять Вавилов, городовой нашего околотка. Звучно щелкнув каблуками и взяв под козырек, он рапортовал: «Честь имею поздравить вас с праздником Воскресения Христова!» Мама подносила ему на тарелочке стопку водки и полтинник. Вавилов, стоя у порога, единым махом опрокидывал стопку в рот, от закуски отказывался и, вытерев свои пышные рыжие усы рукавом форменного кителя, говорил: «Наш брат-солдат рукавом закусить рад! Премного благодарствую!» — и, сделав «кругом», уходил.

За ним приходил почтальон, потом водовоз Илья, Иван-колольшик, который колол нам дрова, прачка Марья и еще кто-нибудь из таких же обязательных визитеров. Каждому из них мама подносила стопку водки, 20 копеек и на закуску что-нибудь от праздничного стола.

Затем, в течение пасхальной недели, приходили знакомые. Тут существовала такая тонкость. Близкие знакомые приходили в гости, по приглашению, в назначенный день и час и сидели за пасхальным столом допоздна, а просто знакомые приходили с визитом, то есть в любое время в течение дня. Такой визитер являлся обычно неожиданно, христосовался с хозяином и хозяйкой, вручал им по крашеному яйцу, получал в обмен тоже крашеное яйцо, садился за стол, выпивал рюмку-две и, закусив накоротке и рассказав какую-нибудь городскую новость или пару анекдотов, откланивался. Засиживаться во время визита считалось неприличным. Конечно, это было хлопотно. Хозяйка дома должна была всю неделю держать стол наготове, а хозяину хочешь не хочешь приходилось выпивать с каждым визитером. Таковы были законы русского хлебосольства.

Яйца в те времена были дешевые, два рубля сотня, и красили их на Пасху в неисчислимых количествах. Красить яйца — это была обязанность детей, и они, сидя вокруг стола, среди хохота и веселого гама, соревновались, кто ярче и оригинальнее раскрасит свое яйцо. Тогда яйца красили не луковой шелухой и не лоскутками линяющей ткани, как это мы вынуждены делать сейчас, а существовало множество специальных яичных лаков, красок, мраморных бумажек, переводных картинок и других средств для украшения яиц. Частные предприниматели очень чутко улавливали запросы рынка и сразу же выбрасывали в продажу именно то, что сейчас нужно покупателю.

76

ВОКРУГ СВЕТА