100. Николай Гоголь, страница 13

Николай Гоголь

А потом в нем что-то сломалось, навалилась болезнь. Характер этого болезненного приступа (как и большинства недомоганий Гоголя) выявить затруднительно — скорее всего, это были нервы. Но писатель воспринимал свою хворь как смертельную, он даже написал завещание. Цитируем его письмо к Погодину: «Нервическое мое пробуждение обратилось вдруг в раздражение нервическое. Все мне бросилось разом на грудь. Я испугался... К этому присоединилась болезненная тоска, которой нет описания... Это была та самая тоска, то ужасное беспокойство, в каком я видел бедного Вьельгорско-го в последние минуты жизни». Как только наступило облегчение, писатель стремглав, как от чумы, бросился из Вены. Куда? Конечно же, в Рим!

Пережив «предсмертный» опыт, Гоголь резко изменился. Свое «выздоровление» наш герой воспринял как божественный знак своего избранничества, в которое он всегда верил, но в котором он и всегда же сомневался. Теперь сомнения оставили его. В последующие годы, вплоть до катастрофы «Выбранных мест из переписки с друзьями», Гоголь вел себя, на взгляд друзей, странно. Удивляться было чему — тон его тогдашнего общения со знакомцами прекрасно передают следующие цитаты из писем Гоголя, выбранные почти наугад (на самом деле такое встречается в его тогдашнем эпистоля-рии сплошь и рядом): «Никто из моих друзей не может умереть, потому что он вечно живет со мной» (С. Аксакову, 1840 год); «Теперь ты должен слушать моего слова, ибо вдвойне властно над тобою мое слово и горе кому бы то ни было, не слушающему моего слова... Властью высшей облечено отныне мое слово» (А. Данилевскому, 1841 год); «Благословляю вас. Благословение это не бессильно, и поэтому с верой примите его» (В. Жуковскому, 1842 год).

Приведя в порядок первый том «Мертвых душ», Гоголь в конце 1841 года вернулся в Россию. Думал, что навсегда («Теперь я ваш; Москва моя родина», сообщал он перед этим С. Аксакову), но уже через полгода снова бежал за границу. Его приезд был вы

зван необходимостью напечатать «Мертвые души» и издать полное собрание сочинений, которыми Гоголь надеялся поправить свое материальное положение. Эти задачи были выполнены, и оказалось, что на родине ему оставаться не хочется. Об этом пребывании он писал: «Меня томит и душит все, и самый воздух». Впереди снова был Рим.

Приезд Чичикова к Плюшкину. Иллюстрация Петра Соколова к поэме Н. В. Гоголя «Мертвые души».

▼ Михаил Петрович Погодин (1800—1875).

Частная жизнь

ССОРА

С М. Погодиным Гоголь сошелся в 1832 году в Москве. Это был год, когда выходец их крепостной крестьянской семьи Погодин стал профессором Московского университета. Гоголь и Погодин тогда опознали друг в друге единомышленников — в единстве литературных пристрастий, взглядов на Россию, педагогических интересов. Не прерывалась их связь и в годы первого европейского житья Гоголя — Погодин помогал писателю деньгами, жил у него в Риме; он, собственно, и привез нашего героя в Россию в 1839 году. О характере их взаимоотношений многое говорит переписка двух литераторов, в которой Гоголь именует своего корреспондента «моим жизненочком». В декабре 1839 года писатель со своими сестрами поселился в доме Погодина на Девичьем поле, здесь же он останавливался и в следующие ближайшие по времени посещения Москвы. В это

время взаимопонимание стало «рушиться» — почти

необъяснимо, хотя сами бывшие друзья всякий раз находили «объяснения» своим размолвкам. Но тут было что-то от психологической «несоединимости». Уже в конце 1841 года, находясь в одном доме (у Погодина), они общались почти исключительно посредством обидных друг для друга записок. «Будет ли от тебя что-нибудь?» — спрашивал Гоголя начинавший тогда журнал «Москвитянин» Погодин, на что получал краткий ответ: «Ничего». Гоголь позже свое пребывание на Девичьем поле называл «мрачным заключением». В конце жизни писателя его отношения с Погодиным внешним образом выправились, но это теперь было не более чем доброе и ни к чему не обязывающее «знакомство».