Юный Натуралист 1970-05, страница 55

53

— Закурим? — щелкаю трофейным портсигаром.

Пахомов качает большой крутолобой головой:

— У меня с них кашель.

Во взводе мало что знают о Пахомове: он попал к нам год назад из госпиталя, говорить о себе не любил. Если б не случай, может, и я ничего не знал бы.

В Польше, под Катовице, нас с Пахомо-вым задело осколками одной и той же мины. В одной повозке нас и в медсанбат везли.

— Теперь мы с тобой вроде как сводные братья, — не очень весело шутил Пахомов.

Дальше ехать ни он, ни я не пожелали и с месяц отсыпались на медсанбатовских матрацах. Вместе ходили на перевязки, вместе коротали время вынужденного отдыха. В те дни скупой на слова Пахомов кое-что рассказал мне о себе.

Сам он смоленский, сирота. Перед войной женился, росла у него дочка — существо занятное, живое, любознательное. Он ей все зверюшек разных с охоты таскал: то зайчонка, то белочку, то ежа. Любил без памяти... Потом, как все, на фронт ушел. Очень долго о своих не знал — где они, что, как? Наконец Смоленск уже был освобожден, пришла ему весточка. Заколотилось сердце у солдата. А тут еще, как нарочно, старшина-шутник «выкуп» требует: «Спляши — получишь!» Парни подшучивают из родного, мол, города первое письмо — да не сплясать!.. Водится у нас нелепица такая — пристанут, привяжутся, а тут тер

пенья нет! Ладно, куда денешься? Два раза топнул, хлопнул. Вырвал письмо, вскрыл... И наземь, будто сноп. Застонал, забился в плаче, как мальчишка... Застрелили фашисты и жену и дочку.

Через день-другой после того письма Пахомова ранило. Да тяжко, еле-еле врачи выходили. Потом с пополнением он к нам прибыл.

В первых же боях удивил своим бесстрашием. Вернее, каким-то презрением к страху. Под огнем не пригнется. Обстрел, все в укрытие, а он и шагу не прибавит.

Но воевать умел. Что ему ни прикажут— сделает. Пулемет мешает — подберется, снимет пулеметчика — охотничья сноровка помогала. Дот впереди, траншея — изловчится, забросает гранатами. За Одером, на плацдарме, противник нас танками смять хотел. Две машины шли прямо на взвод, а у нас всего-навсего ружье противотанковое. Пэтээровца убило первым же снарядом, ружье отлетело в сторону. Пахомов дополз до него, проверил, исправно ли, и — короткими перебежками вперед. Один танк артиллерия наша накрыла. Другой зону огня проскочил и — совсем уже недалеко. Пахомов за бугорком в землю вжался. Только танк к нему приблизился, он ружье наизготовку и — выстрелил. В упор. Танк загорелся...

Еще такая у Пахомова была особинка: любил что-нибудь вырезать. Как затишье, часок спокойный, раздобудет кусок дерева и колдует над ним. Все больше зверье лесное, птиц вырезал. И неплохо!

Когда, забывшись, он сидел вот так с ножом в одной руке и с деревяшкой в другой, жесткие складки на лбу и возле рта у него разглаживались, взгляд светлел, смягчался. Казалось, в эти минуты он где-то далеко, быть может, в той счастливой довоенной жизни...

Дорога вывела нас к пологому склону холма. Слева, в какой-нибудь сотне метров, виднелся откос: в этом месте склон перерезала железная дорога. Соблюдая осто-рбжность, Пахомов, за ним я подошли к откосу. Внизу,' освещенные солнцем, поблескивали рельсы.

И тут — ветер, что ли, донес? — мы услышали шум. Какой-то слабый, поиглушен-ный расстоянием стук, гомон. Вокруг ни души, и мы не сразу сообразили, откуда эти звуки. Все стало ясно, е^ва мы поднялись на взгорок.

По ту сторону «железки», километрах в двух или в трех, проходила дорога — параллельно нашей. По ней. тоже на запад, двигались войска. Наши? Соседи слева? Или это?.. Конечно, ни формы, ни цвета одежды, ни снаряжения на таком расстоянии разглядеть было нельзя. Но по тому, как суматошно, беспорядочно передвига