Юный Натуралист 1970-11, страница 54

50

Небо заволокли тяжелые, угрюмые тучи. Ветер давно уже оборвал с деревьев все листья, разметал их -по земле, дохнул морозцем. Вода в озере словно сгустилась, похолодела. Уже забереги опоясали все озеро. С каждой ночью они становятся шире, прочнее. Скоро сомкнутся, окрепнут — и залязгают по первому гладкому льду коньки, зашуршат подошвы валенок. А там, глядишь, и копыта процокают, и шина прошелестит...

А пока плавает еще в озере карась. Вялым он стал, неповоротливым. Еда на ум не идет. В сон клонит.

«Сом, наверное, уже завалился, — с завистью думает карась. — Спит. Двоюродные братья сазаны тоже, пожалуй, улеглись. Только вот я в этом году сплоховал, никак место не выберу, где бы прикорнуть».

Напрасно люди думают, что для карася был бы ил. Сунет он, дескать, голову в этот ил и спит до весны, как поросенок. Нет, совсем не так. Не каждый ил подхо

дящий. И яма тоже не каждая. Желательно, чтобы она была с родничком.

Долго плавал карась, пока нашел подходящее место. Обрадовался, лег бочком и тут же уснул. И не заметил, как рядом с ним и на него завалились еще караси. Больше старались друг на друга ложиться. Поленницей. Толщиною на целый метр.

Так и лежат до весны, пока не разбудит их свежая, живительная струйка талой воды.

В. ДЕРЯБИН

КОБА

Как-то после большой бури я подобрал в лесу кобчика. Он был совсем маленьким, неоперившимся, с большим желтым по краям клювом.

— Ну вот, чего еще захотел, хищника выкармливать, — ворчливо проговорил мой отец, когда я объяснил ему, зачем принес домой птенца.

— Да ведь он совсем маленький, — пытался я урезонить отца. Но тот и слышать не хотел.

Отец был страстным голубятником и любил птиц, но к хищникам относился нетерпимо, хотя сам часто говорил, что хищные птицы приносят человеку больше пользы, чем вреда. С трудом удалось мне уговорить отца и получить у него разрешение держать кобчика по соседству с голубями.

В тот же день я смастерил из дощечек и проволоки большую клетку, вымостил в ней что-то наподобие гнезда и посадил туда птенца. Кормил я его червячками, кусочками сырого мяса, которое выпрашивал у матери. Мой питомец был прожорлив, и мне нелегко приходилось добывать ему пищу.

А однажды, когда кобчик подрос и мог уже летать, он сам поймал где-то мышь, прилетел с нею домой, сел на свою клетку и принялся за трапезу. С той поры мне стало легче: мой Коба сам стал добывать себе пищу.

До глубокой осени жил у меня Коба. Сам улетал из клетки, дверцу которой я часто оставлял открытой, а вечером сам залетал в нее. Бывало, улетит к высоким деревьям, что росли 'недалеко от нашего дома, покружится там и сядет на верхушку одного из деревьев. Увижу я его, покричу: «Коба, Коба», он сразу же откликнется своим «ки-и, ки-и» и опустится ко мне на плечо. Все мальчишки с восторгом наблюдали за этим. Частенько пытались они подражать моему голосу. Но на их зов Коба не шел, даже не откликался.