Юный Натуралист 1972-03, страница 49

47

разнообразие тактических приемов Венеры. Он садится возле белья и зорко следит за ее поведением. Венера заходит и сбоку, и со спины, обогнув дом, неожиданно появляется с другой стороны, но дед Павло неусыпен, а в руках у него грозное оружие — отполированная до блеска туранговая палка вроде городошной биты.

Венера начинает зевать.

— Нервничает, — констатируеч дед Павло. — Понервничай, понервничай.

Жарко. Голова деда Павло заваливается на плечо, веки смежаются, палка выскальзывает из рук. Стук ее возвращает деда к жизни. Он вздрагивает, потусторонним, уже подернутым блаженством сна взглядом осматривает местность, но вокруг тишина и покой, такая тишина и такой покой, такая гармония и уравновешенность в этом маленьком заповедном мире, что даже стыдно кого-то в чем-то подозревать. Да и туранговая бита откатилась, не дотянуться.

Спит дед Павло. Самозабвенно и нечутко спит дед Павло. Птичьи длинные кисти рук разбросаны как попало, и странно видеть эти руки отдельно от работы, не соединенными с косой, веслом, топором; и голову, поникшую на грудь, тяжело и устало, как созревший плод, и беззащитно-доверчиво обнаженный затылок.

Венера выходит из кустов. Мокрые ноздри ее шевелятся, глаза блестят бесстыдным воровским азартом. Она наставляет свое подвижное ухо на деда Павло — определяет, всерьез ли он спит, с похрапыванием, или только притворяется. Все в порядке — спит без подвоха. Теперь надо подойти к веревке и тихо, одними губами снять сорочку.

Проснувшись, еще ничего не видя вокруг себя, дед Павло догадывается, что он обманут и обведен вокруг пальца. Так и есть — Венера доедает рукав.. Он бросается к ней и буквально из глотки вырывает сорочку.

— Акула ты, а не Венера! — говорит он. — Ни стыда, ни совести. Я ж тебя маленькую выходил, сберег, а ты меня сонного обворовываешь.

Отрывает второй рукав и бросает его своей неблагодарной воспитаннице.

— На, ешь, — беззлобно говорит он. И в утешение себе добавляет: — Ладно, еще одна безрукавка будет. Жаль только — подарок, товарищ прислал.

Это зарисовки с натуры. Вполне достоверные, но характеризующие деда Павло только с одной стороны — как милого добродушного старика, живущего среди природы, слившегося с нею и ставшего как бы частью ее. Но природа беззащитна, а человек бывает порою жесток и несправедлив к ней, и когда такая неспра

ведливость происходит на глазах деда Павло, — вот тут-то и обнаруживается он весь — не добродушный, а гневный, язвительный, злой. Там, где это в его силах, он восстановит справедливость сам, нет — поднимет на ноги всех, будет звонить днем и ночью во все инстанции. Это может касаться и незаконного выпаса скота на заповедных территориях, и затопленных деревьев, и многого другого.

Дед Павло бескорыстен. Он бескорыстен и по натуре и еще потому, чтр избранный им образ жизни исключает всякое нэхопительство, которое здесь попросту теряет смысл.

Один человек — оставим его безымянным — сказал однажды деду Павло:

— Эх, дед, дед! Жизнь прожил, а что нажил, где твое богатство?

Нельзя сказать, чтобы это очень уж задело деда, но видно было — поник.

— Я не наживал, я жил, — ответил он. Помолчал,' вдумываясь в смысл этих неожиданно слетевших и, может быть, незрелых слов, но, видно, остался доволен и повторил: •— Я жил...

Как же он жил? А жил он самозабвенно и без оглядки, жил весело и широко, работу знал разную, дружбу чтил и песни пел, любил и любим был, и никогда не искал путей лукавых, а шел, как жизнь велела идти. Велела она ему вступить в колхоз — и вступил первый; велела лечь в окопы — и лег.

Был дед Павло — Павел Михайлович Гусак — зимогором и старателем, строил дороги и обживал дикие земли, рыл каналы и сажал сады. Одним словом — жил.

Допоздна не гаснет керосиновый свет в доме деда Павло. Поет за печкой сверчок, бродят под самыми окнами дикобразы, шакалы и кабаны — ночная смена «Тигровой балки». Отложит книжку дед Павло, выйдет на крыльцо, даст сухарь Борьке, послушает — не нарушит ли заповедную тишину гул браконьерской машины, не взлетит ли где шарящий луч. Вернется в дом, крутнет ручку полевого телефона, обзвонит егерские посты.

— Эй, Руф! Не спишь? Не спи, бодрствуй, зверя охраняй...

Й, успокоенный, уснет.

Только ранней весной, когда подуют теплые ветры, и проснутся деревья и травы, и долетит с высоты журавлиный крик, до утра не уснет растревоженный дед Павло. Сидит он на крылечке, дымит в темноте сигаретой и вспоминает, как жил на земле.

И до утра не гасит свет в лампе — птицам летящим, как и людям, ориентир нужен...

Ю. ХАРЛАМОВ