Юный Натуралист 1972-09, страница 55

53

Ну, я тут все и понял. Взял его и принес Домой, как видите, целехоньким...

Кто-то верил, кто-то нет. Это уж все зависело от возраста и воображения.

А лосенок тем часом нырнул под занавеску возле печки, облюбовав уголок потемнее, прилег на какую-то тряпицу и мигом уснул, ровно посапывая.

За месяц он — а назвали его Семкой — солидно подрос и окреп. Шерсть на загривке заметно погустела и потемнела. Ребрышки ушли глубоко под кожу.

Ночевал он теперь в стойле вместе с коровой — своей кормилицей. Именно с ней, Пятнашкой, он особенно и сдружился. Куда она — туда и он. А когда он долго отсутствовал, резвясь с ребятишками где-то за поселком, корова, возвратясь с пастбища, протяжно мычала.

Да и Семка скучал по ней, коль уж влетал в стойло даже после недолгой разлуки как бешеный и с ходу припадал к ее вымени.

Так вот и рое он, никому не мешая, всех радуя. И все же вопрос о его судьбе встал в семье Бочкаревых со всей серьезностью: что же с ним делать дальше?

Долго спорили и решили отпустить Семку в тайгу.

В последних числах сентября подули зябкие ветры и принесли с собой черные тучи. Снег повалил густой, и через несколько дней вся земля потонула в тяжелых метровых сугробах.

Впрочем, такую зиму Ульян угадывал еще в конце лета, потому что бурьяны возносились высоко, а это верный признак, что будет много снега, ^а и осот вытянул здорово, что сулило скорые морозы.

— Ох, скопытится наш Семка-то! — обронила как-то мать, тревожно поглядывая на мужа.

— Скопытиться, может, и не скопытится, а наголодается определенно, — отозвался Ульян. — Снегу-то вон сколько наворочило. А из-под таких толщ попробуй-ка добудь ее, питательную-то кормежку. — Но, подумав, добавил: — Да ничего, как-нибудь перебьется, чай, не домашний телок, хотя и напитан коровьим молочком, а таежный зверь — сообразительности не занимать-

Вспомнили, по малой перекинулись словами, да на том и утихомирились. А что они могли переиначить? Ведь не пойдешь же в тайгу разыскивать его: не пенек недвижный, а зверь ходячий.

Зима — наказанье. Едва время перевалит за полдень, как уже темнота напирает со всех сторон.

Но сегодня воскресенье, и день только-только наступил. Семейство Бочкаревых все в сборе. Каждый занят своим делом. Приятно потрескивает печь, пахнет жаре

ным мясом, сыромятью и махорочным дымом. Тихо. И лишь за стенами гудит ветер, да в окна дробно бьет крупитчатый снег.

И вдруг — Пятнашка! Ее протяжное и напряженное: «Му-у-у^..»

Ульян вопросительно смотрит на жену.

— Ты что, корове-то ничего не давала еще?

— Как же не давала? Сыта.

— А что же это она размычалась?

— Не знаю. Сходи проведай.

Ульян накинул на плечи шубу, вышел все под то же повторяющееся мычанье. Но тут же обратно влетел в избу как ошпаренный.

— Семка припожаловал!

Повскакали со своих мест ребятишки, мать отпрянула от плиты — и все за дверь.

И правда, возле стойла стоит Семка и тычется мордой в небольшое окошечко, никогда не застеклявшееся и выполняющее роль отдушины. Ну и ну!.. Вот радости-то, аж кричать хочется на всю округу.

А он тоже ластится к ним по-своему: то одного прижмет боком к стойлу, то другого и все бьет и бьет передними копытами перед собой, как лошадка, часто подрагивая коротким хвостиком.

— Ну, здорово, Семен! — торжественно произносит Ульян и хлопает его по шее, гладит по спине.

А Семка стоит и кивает головой: здорово, мол, здорово!

— Небось наголодался на своих-то харчах, а? — вопрошает Бочкарев. — Зэ тем и вернулся. И правильно сделал, парень. Живи! Только Пятнашку не обижай.

И тут же открыл ему стойло.

Семка так и влетел туда — и прямо к Пятнашке: как-никак старый друг. Да и только ли друг он ей? Сын, почитай!

Пятнашка от радости так хвостом замахала, что и стоять с ней рядом стало невозможно; того и гляди по глазам кому-нибудь стеганет.

— Вот ведь как оно бывает-то, а! — снова замечает Ульян. — Дикое животное, а добро человеческое ценит.

Е. ГОЛЬСКИЙ