Юный Натуралист 1972-12, страница 25

23

pox ветра. До чего же хорошо было жить на свете!

Их разбудили страшный треск и скрежет. Огромная грохочущая глыба катилась прямо на них, оставляя за собой хвост зловонного дыма. Не помня себя от испуга, малыши принялись удирать куда глаза глядят.

За ними по пятам, жутко топая и крича, гналось ужасное двуногое чудовище. Спасения от него не было. Раздался торжествующий вопль: «Есть!» — и сразу стало темно. Четверо малышей продолжали бежать из последних сил, а пятый был накрыт большой картонной коробкой.

Он царапался, визжал, даже пустил под себя лужу, но это не помогло. Вместе с коробкой его погрузили в кузов вездехода, и машина с лязгом и грохотом помчалась мимо покинутой норы.

Вернувшаяся с охоты мать, жалобно лая, долго бежала по зубчатой колее вслед за вездеходом, потом поняла безнадежность своей затеи и медленно, понуро пошла домой.

— Начальник, получай подарок!

Крепкая жилистая рука опустилась в коробку, но тотчас отпрянула назад. На смуглой коже алели капельки крови.

— Ох негодница! Ах ты шельма! Ну погоди же!.. — сердился рабочий Федор, перевязывая себе рану.

Я заглянул в коробку. В угол забился злобный дикий зверек, готовый постоять за себя. Хищные, отливающие синью глаза искрились ненавистью. Острые иглы белых зубов были в крови. Рыжеватая — цвета тундры — шерстка торчала дыбом.

Это скорее Тундра, чем Шельма, — сказал я.

— Нет, первое слово дороже второго. Это Шельма! — запротестовал Федор.

— Ну что же, пусть будет Шельмой, —-сказал я и закрыл коробку.

Мы жили в балке — небольшой деревянной будке на прочных полозьях. Трактор мог взять наш дом на буксир и везти по тундре. Стены внутри были обиты старыми одеялами. Двойные нары, прикрепленный к стене у крошечного оконца стол и чугунная печь составляли убранство этого дома.

Вместе с нами в балке жил лемминг. Звали его Яшка. Ирина отняла его в тундре у собаки. Яшка построил себе гнездо за обивкой стены и спал там в вате. Он был ручной и свободно гулял по балку. Когда мы возвращались с работы, он забирался на стол, садился на задние лапы, складывал передние на животе и невозмутимо рассматривал нас. Мы кормили его из рук хлебом.

Четвертой в нашем балке поселилась Шельма. Она жила в фанерном ящике из-под папирос. Когда я принес ее домой,

Яшка засуетился и поспешно спрятался в своей норе.

Песец был дикий и злой, он рычал и кусался. Выпускать его из ящика было нельзя. Скоро лемминг перестал обращать внимание на ящик и стал гулять по балку, как и раньше.

Утром я разводил теплой водой сгущенное молоко, крошил в него хлеб и ставил миску с этой едой в ящик. Едва я открывал крышку, Шельма бросалась к выходу, стараясь укусить острыми тонкими зубами. И у меня, и у Ирины руки были искусаны так, что не оставалось живого места. Для защиты я стал надевать две пары грубых брезентовых рукавиц, прокусить которые песец не мог. •

К еде Шельма не притрагивалась. Лежала в углу, неумело тявкала и выла. Только заслышав шорох Яшки, вскакивала, начинала метаться и скрести когтями.

Однажды, вернувшись домой, Ирина нашла в балке невероятный хаос. Перевернутый ящик валялся на полу. Со стен свисали клочья одеял. Яшкино гнездо было растерзано. Шельма лежала на нарах и удовлетворенно облизывалась.

Ирина все поняла. От прыжков Шельмы ящик опрокинулся и открылся. Освободившаяся пленница позавтракала Яшкой и хотела сбежать. Она изорвала обивку стен, но вырваться наружу не смогла.

За Яшку я наказал Шельму: поднял за загривок и больно настегал. Она опрометью бросилась в свой ящик и долго обиженно вздыхала и скулила.

После этого случая Шельма начала есть все без разбора: кашу, борщ из сушеных овощей, колбасу, мясные консервы.

Прошел месяц, другой, а песец оставался все таким же диким. Он больше не был похож на слабого щенка — вытянулся, окреп, из рыжего стал дымчато-серым. Но так же, как и прежде, исподлобья смотрел недобрыми коричневато-синими глазами и норовил укусить, нанося рваные раны.

Наступила осень. Мы переселились из балка в новый бревенчатый дом. В большой светлой комнате было много свободного места. Я сделал Шельме ошейник и привязал ее в углу на длинную веревку.

Она сразу же стала считать угол своим домом. Рычала и лаяла на всех, кто приближался; при намеке на опасность пряталась в знакомый ящик с песком, который заменял ей нору.

Все мои старания приручить ее ни к чему не приводили. Я разговаривал с нею, пытался приласкать. Она зорко следила за каждым движением. Стоило на сантиметр перейти установленную ею незримую черту — и она сердито скалила белые зубы.