Юный Натуралист 1973-09, страница 37

ня — все оставалось уже неизменным: Санька опережал их, Санька все наращивал скорость.

Так они и закончили второй круг, так они проходили и третий круг, и урсе вовсе не было никакой надежды опередить одинокого наездника, потому что его качалка все дальше уходила, все увеличивала разрыв.

И самым обидным, что потом Авера называл даже подлостью со стороны брата, было то, что уже на финише Санька обернулся, привстав на выпрямленных ногах, и усмехнулся им с отцом, и даже свободной рукою поманил: дескать, быстрее, братцы!

Никто, конечно, не одобрил Санькиной выходки, никто не посмеялся даже. Наоборот. Как только сошли они с отцом с качалки, как только утерся отец большим белым платком, точно выбросил из кармана белый флажок поражения, обступили их наездники и конюхи, сочувствовать принялись, поговаривать: «Атлас мировой конь, только жаль, Иван Харитонович, что не держали Атласа в конюшне, все на лугу, на лугу».

— Он бы отдохнул в деннике — и никакому другому коню не догнать Атласа, — авторитетно произнес кто-то из них.

Отца же — видел Авера — очень злило их сочувствие, их справедливые суждения, и он, раскрасневшийся, все утирал да утирал белым, уже измятым и влажным платочком лицо, лоб, шею.

— Чистая случайность, — сердито заметил отцу и Харитон Иванович, еще не взмокший, свежий, лишь готовящийся к забегу, и окликнул зычно: — Санька, где ты?

— Здесь я, — лениво ответил ветеринару Санька. — Чистая случайность, Харитон Иванович, я с вами согласен. Просто фортуна, удача...

— А еЖели так — давай со мной померимся! — с вызовом уставился на него ветеринар черными недружелюбными глазами. — Не сейчас, а в самом конце. Нехай конь отдохнет — и померимся. — И он даже чиркнул ладонью о ладонь, как бы предчувствуя борьбу на кругу, бешеный бег, злое, неуступчивое состязание.

— Я вас обставлю в следующий раз, — почти клятвенно пообещал Санька, вновь усаживаясь на сиденье качалки. — А сегодня не стану мучить коня. Вы же сами, как врач, понимаете: нельзя губить коня.

И то, что( этот самоуверенный Санька, только сейчас вырвавший победу в,»заез-де, уже так спокойно, обдуманно, иронично

/

отвечал ветеринару, обещая выиграть у него как-нибудь в следующий раз, еще более рассердило ветеринара: тот, резко чиркнув ладонью о ладонь, за уздцы потащил свою лошадь на круг ипподрома.

На отца же Авера стыдился глянуть даже, не знал сам, куда ему деваться, и впервые утешился тем, что до срока не вернулась из лечебницы пропахшая ветрами Прибалтики мама и что не видела она этого срама.

Хотя, если рассудить, все равно кто-то из очень близких ей людей должен был проиграть.

Так хотел сам отец, так он и настоял, так все и случилось: в один и тот же дом пришли победа и поражение.

Грустная песенка

А в доме этом, куда одновременно пришли победа и поражение, жили по своим законам! дружбы, и если кому-нибудь не везло, другие старались вернуть ему мужество добрым словом, улыбкою, рукопожатием: не робей, старик, все пройдет, и не такое бывало с нами в партизанах!

Вернуть человеку мужество — это значит порою промолчать, не выдать своего сочувствия, уйти и не мозолить глаза.

Авера так и поступил: мимо конюшен, по шляху, обсаженному с обеих сторон тополями и вербами, незаметно, тихонькЬ удалился он прочь, чтоб не попадаться! отцу На глаза, чтоб не прятал отец свои глаза!

И, оглядывая просторный, уставленный свежими, июньскими стогами луг, он подумал о матери, о том, как сумела бы мама вернуть мужество отцу привычными словами: «И не такое бывало с нами в партизанах!» Сколько раз он слышал эти слова, звучавшие всегда с каким-то новым значением, и вот теперь не произнесенные, но все равно звучавшие непрестанно слова обещали ему разгадку каких-то неизвестных ранее грозных событий, происходивших с отцом когда-то на войне, в партизанах.

«И не такое бывало с нами в партизанах!»

Очень удобно устроился он в стогу дурманящего своим свежим запахом сена, сидел, привалившись спиною к нему и ощу^ щая затылком колючие, усохшие былинки, и думал о последних днях, обо всем: и о Связисте, и о разлетевшихся кузнечиках, ,и об этом злополучном заезде. И оказывались неудачными все последние дни. И получалось так, что самого его, Аверу, надо было успокаивать, утешать, не позволять ему киснуть.

Он вдохнул, смежил глаза, попытался уснуть и увидеть какой-нибудь безобидный

47

сон^— допустим, кузнечиков, запряженных тройкою, и как они покорно влачат пластилиновую повозку, эти дрессированные кузнечики, как делают положенные остановки в пути и вновь трогают с места экипаж...

Может быть, и приснилось бы ему задуманное, если бы вдруг не послышались знакомые голоса, не послышался топот бегущих коней. Он открыл глаза, увидел приближающихся в, своих качалках отца и Харитона Ивановича и замер, полагая оставаться незамеченным. Пусть пронесутся мимо, пусть не придется отцу прятать глаза!

Наездники же не заметили его и потому остановили коней у стога, где был Аверин скрад, спрыгнули на землю, сошлись и приблизились к стогу.

Тут уж неудобно было скрываться — Авера поднялся на ноги.

— Ба! — удивленно воскликнул отец, не ожидавший, конечно, такой встречи. — А мы с Харитоном Ивановичем объезжаем, смотрим луга... Прекрасное сено, Аверкий Иванович!

И отец обратил лицо к лугу, стал смущенно говорить все о том же сене, распрекрасном сене, а Авера проклинал себя за то, что не мог спрятаться где-нибудь подальше от дороги, в глубине луга.

Потом они с отцом встретились настороженным взглядом, и Авере померещилось, будто каждый из них мысленно все еще там находится, на кругу ипподрома, и что каждому из них до сих пор не верится в поражение.

«Послушай, и не такое ведь бывало в партизанах», — попытался Авера ободрить отца взглядом.

«Много ты понимаешь!» — взглядом же ответил отец, метнулся к своей качалке, ударил поводьями по крупу коня, взял с места крупной, машисюй рысью.

Авера удрученно смотрел вслед, и в глаза, казалось, летела пыль, пыль. Хотя никакой пыли не могло подняться над мягкой, травянистой луговой стежкой.

Харитон Иванович повозился со своей качалкой, для блезиру постучал сапогом по узким шинам высоких колес качалки, чиркнул ладонью о ладонь и открыто посмотрел на Аверу. И повял, должно быть, что и ему, Авере, необходимо слово мужского участия.

— Не пускай нюни, Аверкий Иванович,— требовательно сказал он. — Все мне понятно: тут и Связист, и эта сказочка про кузнечиков, и проигрыш на бегах. А только пора и тебе понять, что сказочки для тебя кончились. Кончились, Аверкий Иванович. Ушел Связист — и не жди Связиста. Всему свой срок. И кузнечики никогда не станут ходить в упряжке. Потому что не нужна им неволя. И батька твой, Иван Хари

тонович, никогда не выиграет у Саньки. Потому что Санька моложе, Санька тренируется, у Саньки особое умение. Конец сказкам, Аверкий Иванович. А жизнь — она строгая, ойа складывается по-своему. Вот какая грустная песенка, Аверкий Иванович.

«Да, — в печали своей соглашался с ним Авера. — Не увидеть мне больше Связиста, не увидеть кузнечиков в упряжке. И батя никогда не выиграет у Саньки..!»

— А думаешь, нам, усатым людям, нам, немолодым людям, не хочется сказок? — усмехнулся Харитон Иванович, — Помнишь, на ночлеге батька твой мечтал вернуться в детство, в партизаны? Дудки. Никогда не бывать нам пацанами, никогда. Аверкий Иванович. Такая штука жизнь!

«Да, — подхватил его мысли Авера, — не только не вернутся в партизаны усатые мечтатели, а даже Связиста никогда больше не увидят как своих ушей. И на соревноваг ниях бате лучше всего не выходить вместе с Санькой. И кузнечики... Кузнечики — это же выдумка! Ну какая такая упряжка для них!" Да и мама что-то не приезжает из той Прибалтики. Совсем грустная песенка,, верно говорит этот цыган».

— А что же остается? — вырвалось невольно у него.

— Остается жить, Аверкий Иванович, — быстро отозвался ветеринар.

Авера удивленно оглянулся, словно потрясенный простым, совсем простым ответом.

Остается жить? Ну да, остается жить.

Остается жить — это значит остается подрастать, остается переправляться через Днепр на пароме, идти по скошенному лугу и петь другую, веселую песню, потом забираться на стог сена и соскальзывать оттуда, с верхотуры, вниз, потом возвращаться на конезавод и кормить лошадей с ладони, мечтая о том времени, когда он, Авера, сам сядет в качалку и померится силами с удачливым Санькою.

Остается жить, остается жить!

И это уже совсем другая, совсем веселая песня!