Юный Натуралист 1974-10, страница 33

34

так что у меня начинало сильно биться сердце. А если хоть немного чувствовал усталость, сразу возвращался к одному из входов в нору, отыскивая путь по запаху своих следов и стараясь не мешкать. Ведь я знал, что по пути могу вдруг заснуть на несколько секунд и этот сладкий сон станет для меня смертельной западней. Холод и множество других врагов подкарауливают леммингов, заснувших вдали от своего гнезда.

Вкус к таким одиноким прогулкам я сохранял даже в то время, когда заводил семью. Моя подруга была занята малышами, хотя и она время от времени выходила одна. А когда дети подрастали, я сразу оставлял ее и опять устраивался в подходящем для себя гнезде. Так и шла наша жизнь — тихая, быть может, монотонная, но счастливая.

Однажды в конце зимы я вышел из гнезда и направился к одному из выходов нашего подземного города. Наверху были заросли кустарников с очень вкусной корой.

По пути меня нагнали еще три лемминга, и, вместо того чтобы спокойно следовать за мной, они, толкаясь, протиснулись вперед. Один даже злобно пискнул. Это меня очень удивило. У выхода я по привычке остановился, чтобы посмотреть, как там обстоят дела снаружи.

В лунном сиянии сверкал, искрился снег, кое-где над сугробами вздымались темные глыбы скал. В нескольких шагах от меня лемминги обгрызали кору с карликовых березок. Я не ожидал увидеть их так много. Темными живыми островками они теснились вокруг заснеженных кустов и ели не тихо и мирно, как бывало раньше, а шумно и суетливо. Все напирали друг на друга, с криками старались протиснуться к деревьям. Чуть подальше по снегу скакали другие лемминги, а многих я заметил даже еще дальше, разбежавшихся во все стороны. Какое безрассудство!

Пока я наблюдал эту непривычную картину, сердце у меня сильно стучало. Я все еще стоял в нерешительности у отверстия норы, все еще ждал подходящей минуты, чтобы высунуться наружу, и, однако, начинал уже испытывать очень сильное желание тоже броситься туда очертя голову, бегать и прыгать, как другие. Я уже забыл, что пришел сюда ради свежей пищи. Теперь у меня было только одно желание: двигаться.

Я бросился в снег, бегал, прыгал, носился кругами. Потом вбежал в толпу, с силой расталкивая всех остальных, чтобы самому протиснуться к кустам и погрызть коры. Насытился я быстро и, повернув обратно, стал пробираться сквозь суетящуюся, возбужденную толпу, даже не замечая,

что повизгиваю вместе с другими леммингами. Все мы бестолково суетились в темноте, толкали друг друга, кричали. Умирая от усталости, я добрался наконец до своего гнезда и тут же заснул.

Подобные сцены стали повторяться часто. Несколько раз, разбуженный шумом и суетой в подземных ходах, я вдруг просыпался, и у меня тоже возникало желание выбежать из норы. Возвращался я всегда обессиленный и мгновенно засыпал, но с каждым разом целительный сон становился все короче.

Зима была на исходе. По снежным сугробам заскользили первые лучи солнца. Вскоре дневное светило стало подниматься чуть повыше.

Мы выходили из норы в этом сумеречном свете и с жадностью набрасывались на появившиеся в снежных проталинах растения, но все так же суетились и толкали друг друга. Безрассудство уводило нас далеко от норы, и немало леммингов нашли в ту пору свою смерть в когтях бесшумно летавших белых сов или камнем падавших с неба канюков. Почти каждый день откуда-нибудь из-за камней выскакивал вдруг горностай и, прежде чем мы успевали опомниться, мелькал уже среди нас белой сверкающей змейкой. Спасаясь от него отчаянным бегством, мы всегда слышали за собой крики попавшейся жертвы. Однако это не служило нам уроком. На другой день все опять глупо рисковали жизнью и возвращались домой с большой неохотой.

Тогда-то я и начал понимать, что мы отрываемся от своего города: он был слишком перенаселен. Каждый из нас всегда жил в отдельном гнезде, но теперь нам было тесно. Чтобы расширить слишком узкие проходы, мы то и дело подрывали в разных местах землю, обрушивая нередко стены или крышу, и таким образом сами разоряли свой город — ненавистный теперь для нас город. Нам хотелось бросить его и уйти куда-нибудь. Но куда?

С наступлением длинных дней пришла пора любви. В прежние годы это было приятное время, но сейчас оно стало адом. И без того готовые драться по малейшему поводу, мы вступали теперь в яростные схватки. Противники бились насмерть. Мы не пожираем себе подобных и вообще не едим никакого мяса, так что трупы побежденных оставались на месте и начинали разлагаться.

И в такой жуткой атмосфере появлялось на свет новое поколение. Как ни странно, малыши эти росли быстрее, чем когда-то их отцы и деды, и становились такими же, как и мы, нервными. Было ясно, что долго так продолжаться не может. Жить в нашем городе стало совсем невыносимо.