Юный Натуралист 1976-06, страница 16

14

были немногим уже растянутого меха гармошки. На песчаной отмели, в тени ивняка, рос ядреный изумрудный хвощ. Он был так высок, густ и толст в стеблях, что выглядел молодым ельником. Вообще в устье притока все травы были раза в два-три крупнее обычного. Листом сибирского лопуха можно было накрыться, как детским одеялом, а под кустом папоротника — вчетвером спрятаться от жары.

Затем, помнится, я был поражен обилием ягод. Как-то раз мы долго пробирались вверх по безымянному ключу, впадающему в один из притоков Ка-Хема. Берега ключа были сплошь завалены камнями и высохшим буреломом. Бурелом был затянут диким хмелем, зарос мелколесьем, кустарниками, высоченным сочным пыреем и пушистым иван-чаем. Вот в этой-то чащобе мы и наткнулись на поляну смородинника. Никогда я еще не видывал такой рясной черной смородины. С одного малого куста (всего 5—7 ветвей) можно было собрать не менее ведра крупных, почти как виноград, черно-сизых ягод. Подставишь под куст фуражку, тряхнешь его — и фуражка полна смородины! Здесь же росла и красная смородина, по сибирски — кислица. Ветви кислицы буквально гнулись под тяжестью крупных гроздьев рубиновых ягод.

— Ну и чудо! — не переставал удивляться я.

— Это не чудо, — сказал мне Вадим Васильевич, привыкший к такому обилию ягод. — Черная кислица — вот это действительно чудо. И чуда этого в нашей тайге тоже полно.

Я не понял его, и он тогда поведал мне, что в Туве растет особенный сорт смородины: цветом она черная, а вкус и форма у нее — красной смородины. Никогда я не слыхал про такой сорт и не поверил бы, что он существует, если бы на другой же день краевед не угостил меня гроздью очень кислой красной смородины... черного цвета! «Тувинский парадокс» — так бы назвал я этот необыкновенный сорт.

Грибами, как и ягодами, тувинская тайга богата тоже чрезвычайно. В одном сыром мелколесье я видел столько подосиновиков и подберезовиков, что с каждого квадратного шага можно было собрать не менее трех-пяти тугих и скрипучих, как яблоки, тяжелых грибов. Рыжики, волнушки, маслята, грузди — все эти грибы очень крупные и ядреные, встречались нам во влажных низинах и мокрых подлесках почти на каждом шагу.

И еще вспомнился мне в тот вечер ка-хемский лес, бронзовые колонны его корабельных сосен, беломраморные прямые столбы громадных берез, кровавые гроздья длинных рябин; огромные, с .суповую тарелку, жирные листья осин; тридцатиметро

вые лиственницы в три обхвата в комле; шпили темных елей, вонзающиеся в самое небо; черно-синий бархатный лапник пихтарника; толстенные, в медвежью лапу, ветви черемух; облепиха с золотистыми драгоценными ягодами и, наконец, сам царь сибирских лесов — величавый кедр, достигающий в иных глубоких распадках в высоту чуть ли не сорока метров.

Удивительное это дерево — кедр. Загадочное: в посуде, сделанной из его древесины, почему-то по неделям не скисает молоко, а в мебели из кедра не заводятся насекомые. Но это качество присуще вообще кедру. Кедры же ка-хемья отличаются от прочих сибирских обилием шишек. Случается, что с некоторых исполинов промысловики снимают по девять кулей шишек, а это девять ведер просеянных орехов! Шишки собирают, потом разрушают особой теркой, но так, что орехи остаются целыми. Затем орехи просеивают через решето, а оставшуюся на нем шишечную шелуху выбрасывают. В урожайный год тувинские промысловики добывают орехи буквально тоннами. А это центнеры прекрасного масла и сотни тысяч семян для выращивания кедровых саженцев...

«Да, богат, щедр, красив и своеобразен девственный лес горной Тувы, и нет ему в этом равных во всей Сибири!» — вот о чем подумалось мне в тот памятный лунный вечер, когда мы сидели в тумане у костра на берегу грохочущего Кызыл-Хема.

Кызыл-Хем образуется из слияния Шиш-хид-Гола с пограничной рекой Бусин-Го-лом, берущих свои начала в Монголии. Чуть ниже их слияния, недалеко от поселка Уш-Белдыр, известного своими источниками минеральных вод, в Кызыл-Хем впадает Белин — одно из полноводных начал Малого Енисея в нашей стране.

Четыре дня назад мы миновали устье Белина и сегодня поднимаемся по склону горы Мунку-Сасан, на которой где-то выныривает (так мы предполагаем) из земли наш белоструйный Белин. Но где именно и как? Еще утром Белин распался на несколько ручьев, со звоном несущихся по крутым и глубоким распадкам, в верховьях которых лежат вечные снега. Мы идем вдоль одного из этих ручьев, самого, на наш взгляд, крупного. С каждым часом он становится все мельче, уже и вдруг совсем неожиданно пропадает среди гранитных валунов в самом подножии почти вертикальной каменистой осыпи, верхний край которой покрыт тающим, но никогда не растаивающим вечным снегом. Вот из этого-то снега и образуется поток нашего ручья. Пройдя под осыпью, он вырывается из-под нее на поверхность и прозрачным ключом устремляется под гору.