Юный Натуралист 1976-10, страница 45

43

Лес захлебывается дождем. Это не грибной, летний дождь, это осенний, таежный, из тех, что могут идти и неделю, и две. Волокна облаков мешаются с туманом. Влага течет по елям.

Вместо тропы жидкая грязь, так что лучше прыгать с одного скользкого корня на другой, избегая бочажин. Тропа поднимается из чернолесья на косогор, и здесь словно теплее становится — так горячо полыхают осенние цвета осинника: алый, оранжевый и желтый, оттененные чернью.

На глинистом склоне следы двух лосей. Большие и поменьше. Чуть поодаль когтистый след медвежьей лапы. Это старые знакомые. Я встречался с ними весной.

В памяти четко, словно освещенная каким-то светом, возникла прошлая весенняя встреча с тайгой.

Зеленый и седой мох затопил лес. Казалось, что когда-то здесь случилось ужасное— вековые деревья внезапно рухнули на землю. Потом в тесных промежутках меж ними пророс новый лес — ели, пихты, кедры, вырос, стал большим и снова упал на землю, и снова через чудовищные завалы пророс лес, а потом все это мягкими волнами затопил мох.

Кое-где он всплесками достал до нижних ветвей, до их костлявого переплетения и свесил оттуда свои седые бороды.

Лес был мрачен, и, хотя где-то сверху скользили веселые лучи, вокруг было тем но, тихо и холодно. Обширные пятна снега, крупитчатого и серого, сочились холодной водой, которая, звеня, собиралась в ручьи и дальше в оврагах — в ревущие ледяные потоки.

Раньше здесь была тропа. Человек с топором прошел, делая на стволах зарубки справа и слева, по две на каждом стволе, чтобы они были видны идущему и с той и с другой стороны.

Со временем зарубки стали зарастать. Ель, пихта и кедр затягивали их смолой — золотисто-голубой и пахучей. Березы сдвигали с краев зарубки твердые валики из коры до тех пор, пока валики эти не сомкнулись, оставив на дереве продольный рубец, подобный стиснутым губам.

На земле тропу можно отыскать иногда по слабой вмятине, по оторванному от упавшего ствола куску коры со мхом-мши-ной, по следам когтей или копыт, потому что тропой пользовались не только люди.

Тропа становилась то ложем ручья, то скрывалась под снегом, то ныряла под завал, то шла через овраг по мшистому дереву, то, наконец, исчезала, казалось, совсем, и тогда один из нас оставался возле последней ясной зарубки, а другой шел отыскивать следующую где-нибудь метрах в пятидесяти, потому что деревья с ближайшими зарубками сгнили и на них ничего

уже нельзя разобрать. Изредка мы отдыхали на упавшем стволе, на широкой мшистой его спине, и тогда слышали, как под корой стрекочут просыпающиеся насекомые.

Занимались мы в тайге странным на первый взгляд делом — слушали и считали птиц. По такому ежегодному учету, по количеству тех или иных птиц можно косвенно следить за тем, как живет тайга. Так врач, положив пальцы на руку человека, по пульсу может судить о его здоровье.

Потому-то все эти птичьи песни и считал на каждом километре пути мой спутник, орнитолог Дима. Потому мы и прыгали через сугробы, набирая полные сапоги снега, путались в лесных зарубках