Юный Натуралист 1979-09, страница 40

43

ЖУРАВЛИНАЯ ПОРА

Вот и снова долгожданная пора.

Пора тревожных шорохов листопада, пора тяжких вздохов леса, пора строгой голубизны неба и проясняющихся горизонтов, пора всепобеждающего запаха увядания и холодных беззвучных ночей. Отошли коростелиные ночи, отплакали кузнечики в поющих травах.

Поднялись мы с егерем Иваном Степановичем Лесорубовым ранней ранью. И не потому, что не захотели дозоревать на сеновале, набитом лесным, с особым запахом сеном. Нет. Подняли нас до зари домашние утки, устроили голодный гвалт.

Прохладный туман застрял в вершинах древних придорожных берез. Дорога, ведущая к лесу, в десяти шагах скрывалась в легкой сиреневой мгле. Было сыро, неудобно. Иван Степанович так ужал плечи, будто ожидал, что на них с неба свалится тяжелый груз.

Вскоре солнце разогнало туман и ласковым теплом залило уже пустующие поля с запахом яровой соломы и заросший муравой проселок.

Но вот и лес. Дорога здесь усыпана желтой, розовой, пурпурной, пунцовой листвой, а мы идем осторожно по обочине, чтоб не потревожить этот ковер, потому что жалко идти по такой красоте, да и шумит листва под ногами как-то обиженно, печально, будто живая.

Маленькая белочка спустилась с вершины красной осины, приютилась на нижнем корявом суку и, совершенно не стесняясь, внимательно рассматривала нас. Она так близко сидела от нас, что хорошо были видны рыжий пушок на ее мордочке и три тонких зуба, зажавших почерневшую, с комочками серой, иссохшей земли ножку пузатого подосиновика.

Толстоклювая птица, малиново-красная, деловито срывала ягоды придорожного можжевельника, не обращая ни малейшего внимания на нас. От ее деловитости и спокойствия стало уютно на душе.

Это щур. Житель северных лесов. Знать, холода, ползущие с холодного океана, прогнали его.

У осени свои краски, свои птицы, свои бабочки и свои цветы.

Вот в ветвях рябчики мономаховыми шапками висят. Зажиревшие к осени тетерева, лакомятся прохладной с ночи и вкусной ягодой.

И вот, наконец, на взгорке, у объятой пламенем рябины стоит не шелохнувшись старик с удивительно длинной и белоснежной бородой. Это Лукьян-светлый — хра

нитель здешних лесов. Он ждал нас, может, давно ждал. А шли мы к нему, хорошо зная, что услышим новую осеннюю сказку.

— А я-то жду, жду! Ужо поспал под рябиной на ворохе листьев, проснулся, покурил, сызнова заснул. — Старик улыбается молодыми глазами цвета спокойного осеннего неба, сдвигает на затылох шапку с махровым мехом.

— Заснул, значит, и чую сквозь сон: подходит ко мне кто-то! — Старик смолкает, подозрительно смотрит на нас: нет ли ехидной усмешки на наших лицах.

Но разве можно улыбаться, если нас со всех сторон окружает осенний лес с прощальным шепотом и тонким запахом увядания и рядом с нами умный старик, отдавший всю свою жизнь лесу.

— Девушка стоит передо мной. Ну такая... высокая... статная, лицо полное. Глаза такие... ну строгие, с ресницами длиннющими, что осока-резуха на ручье. Сарафан на ней голубой, что небо сейчас, а волосы, волосы как лес в сентябре! Да это ж сама Осень! Лесами к северу идет! Обрадовался я, вскочил, а это... лось! Стоит, ноздрями дергает. «Ну, что надо? — спрашиваю его. — Не дал сказку досмотреть...» Молчит. «Иди своей дорогой!» Ну, чтоб вы думали? Пошел этак не спеша дорогой по своим лесным делам, будто и не было меня под рябиной.

Верить или не верить? В подтверждение лукьяновских слов видим на дороге, посыпанной желтой листвой, совсем свежие следы от лосиных копыт. Вот лось не спеша шел дорогой, вот остановился и, топчась на месте, смотрел на Лукьяна, вот пошел восвояси. Все так.

втроем идем дальше, в глубь леса. Заброшенная дорога становится еле заметной, уже нет следов от колес, а в глубоких, непотревоженных колеях с чистой, будто ключевой, водой плавают красные листья осени. Некоторые потонули и кажутся сквозь воду янтарными. Над этими тихими крохотными омутками летают удивительной, просто сказочной красоты бабочки. Темно-вишневые, с широкой кремовой каймой. Это осенняя красавица траурница.

— Мне уже семьдесят, ребятки! На сорок больше, чем вам, а вот об эту пору опять молодой, ну, скажем, как вы, — говорит Лукьян, -- и каждую осень так.