Юный Натуралист 1980-05, страница 48
46 когда я свалился в щель командира роты, прямо на него. Так и лежал там, пока не кончился артналет. А потом я, Гордиенко и два солдата вытаскивали Очкарика из щели. Он, испуганный, сильно дрожал. Когда на следующий день подобная ситуация повторилась и теленок оказался в моей щели раньше меня, я выкопал для себя вторую. Наблюдая за Очкариком, мы заметили, что теперь он щипал траву, не отходя от своего укрытия, чтобы успеть вовремя уйти от опасности. Нас поражал его инстинкт самосохранения. И за это его полюбили солдаты еще больше. От нечего делать они уделяли теленочку много внимания. Забавлялись с ним, играли в «бой быков», учили бодаться и от души потешались, когда он гонялся за ними. Если в разгар игры стреляли немецкие орудия, бойцы мгновенно разбегались в разные стороны, а Очкарик так же стремительно бежал в свою щель и прятался в ней. Через пять дней батальон получил приказ сняться с переднего края и отойти в недалекий тыл на отдых. Наша рота уходила из парка последней. Шли гуськом, один за другим. Когда вышли за околицу, я оглянулся и в изумлении задержал шаг. За последним солдатом, высоко задрав голову, семенил Очкарик. И. АПАНОВИЧ СМЕКАЛИСТЫЙ ПЕТУХ Наши войска вели наступление в Полесье. Настроение у солдат было заметно приподнятое. А как же! Фашисты без оглядки драпали по сожженным ими поселкам и деревням. Наша рота автоматчиков получила приказ: во что бы то ни стало выбить немцев из соседней деревеньки, чудом уцелевшей от пожара. — Чтобы духу не осталось от фашистской нечисти! — напутствовал комбат воинов. Бой был молниеносным. Врага мы застали врасплох и выбили в считанные минуты. Как и во всяком бою, не обошлось без потерь и с нашей стороны: осколком ранило сержанта Рычкова. Мы с товарищем подхватили его под руки и понесли в первую попавшуюся на пути избу. Редкие автоматные очереди раздавались далеко в лесу и затихали дальше по направлению к западу. Открыв скрипучую дверь, висевшую на одной петле, мы переступили порог и очу тились в небольшой полутемной комнатенке. Оглядевшись кругом, мой товарищ Петр Нестеренко глубоко вздохнул: — Тишина-то какая! — Эй, кто есть в доме? — крикнул я. Раздался стук ведер, звон каких-то склянок, и где-то под нами послышался чей-то взволнованный, торопливый голос: — Есть, родненькие, есть! Две доски в полу откинулись, и к нам навстречу из погреба вылезла седовласая, лет эдак семидесяти, старушка. — Как чуяла по выстрелам: наши идут! — со слезами радости на глазах сказала она. Воцарилась минутная тишина. И тут из-за заслонки в печи, к нашему большому удивлению, раздалось громогласное: — Ку-ка-ре-ку!.. — Это еще кто? — удивился сержант Рычков. — Петушок мой! — улыбнулась старушка. — Как же он там очутился? — Сейчас расскажу! Да ты никак, сынок, ранен? — спохватилась она. Мы положили Рычкова на койку, наложили жгуты, промыли рану, перевязали. Старушка тем временем стала хлопотать над самоваром. Петух же, выпущенный из-за заслонки в печи, прохаживался по середине горницы и победоносно, с какой-то гордостью хлопал крыльями. Когда мы сели пить чай, Рычков опять напомнил: — Как же, бабушка, ваш петух очутился в печке? Самовольно, что ли?.. — Вчера это еще случилось, миленькие! Ворвались в деревню немцы, растаскивать стали все по дворам. Ни одной курицы не осталось. Слышу, вошли к нам во двор, а петух мой увидел их да пулей в избу и — шасть! — в печку. Ни жив, ни мертв притаился. Задвинула я заслонку. Вошли немцы в комнату, кричат, ругаются, в кастрюли и крынки заглядывают. Видно, голодные... А один, рыжий, и уши, как вареники торчат из-под фуражки, тычет в меня пальцем: — Иде пиотух? — Не знаю, — говорю, — ищите. Нет никакого петуха! А сама дрожу: вдруг зашевелится он в печи или крикнет, тогда убьют они меня. Да, слава богу, не нашли немцы, чем поживиться, и ушли с носом. А я так напугалась ихнего прихода, что даже забыла о своем петухе. Пока фашисты хозяйничали в деревне и слышалась чужая речь, он так ни разу и не подал голоса. А как только пришли свои, слышали сами, закукарекал |
