Юный Натуралист 1980-07, страница 48
Nfcl за кладбищем, у излуки дороги. Когда поспевали хлеба, я бывал тамг поднимался на пологую гору. Колосилась рожь, припадала к дороге, звала погладить ее... А сосен не было! Сосновые боры синели по окоему. Но ни одна и малая сосенка не забежала в хлеба. Старые люди вспоминали, что давным-давно сосны стояли в этом поле. А потом их не стало. То ли они состарились, не дали потомства, высохли на корню и люди свели их на дрова. То ли их повалило ветром, то ли приключилось еще что-нибудь. Кто знает? Сосен не было. А рожь и дорога остались. Я шел по этой дороге и верил: если идти долго-дол-го, обязательно встретишь деревья художника с веселой и лесной фамилией — Шишкин. * Кгк бы далеко я ни уходил, шишкинских сосен не было, а попадались овраги в поле — обрывистые, глубокие. Мне, равнинному жителю, с непривычки к высоте было боязно подходить к овражному обрыву. Один овраг я любил из-за того, что в нем рос орешник и в иные годы давал много орехов. Начинался овраг неглубокой ложбиной. Идешь по ней, и мало-помалу слева и справа вырастают травянистые стены. И небо над тобой не круглится сводом — синей рекой течет между крутых берегов. А ты идешь по дну этой реки и замечаешь, что небо становится ближе, синей и заманчивей. Какие бы ветры ни шумели там, наверху, здесь, в овраге, всегда найдешь затишье — пригретый солнцем отрог, выступ или бугор, где тихо-тихо, где затаился орешник или ивняк или же стелется земляника. А ягоды у нее — красные с одного бока и не такие красные или совсем белые с другого — словно озябли, потому что покрыты пупырышками, как гусиной кожей. И где на солнышке обязательно греются желто-зеленые ящерицы. Сначала я их боялся немного — не укусят ли? — а после полюбил. Хорошо мне было набрать горсть земляники, есть ее по ягоде, сладкую, хмелящую, утоляющую жажду. И слушать, как вокруг в траве шуршат ящерицы. Они привыкли ко мне, и, если ~я сидел неподвижно, самые смелые взбирались на мои ноги и грелись. Я ложился и дремал — иные ящерицы подбирались к лицу, и я близко видел их таинственные, темные, глубинные глаза. Там жила осторожность, приязнь ко мне и припоминание тех времен, когда и человека-то еще не было на земле. Ящерицы, должно быть, разговаривали между собой, но их разговора я не слышал, и они мне представлялись не безгласными существами, а мудрыми молчунами, которые если и говорят, то негромко, редко и всегда дело. Так я любил сидеть на пригревке на земляничном склоне оврага в окружении ящериц и слушать их вкрадчивые шорохи, похожие на шелестение листопада. Тихо, тепло, хорошо. И не одиноко. От солнца, от полынных запахов, от вольного воздуха хмелела голоьа. И от земляники тоже. Старожилы говорили, что здешняя земляника на самом деле хмелит, и именно поэтому Красный бор, что выше по течению Камы, в старину звали Пьяным бором. Если земляника не утоляла жажду, я |
