Юный Натуралист 1980-07, страница 5
3 жиже, и спали на островах, окружив шалаши свои ночнцми кострами, и снова тыкались в болотные острова, поросшие кинжальной осокой, — все искали тот остров, где хранилась гармонь. Наверное, Шайпак никогда не отправился бы на поиски один, он давно похоронил друзей, пускай и гармонь останется похороненной, да только настойчивые и неугомонные следопыты, узнав от него о гармони, выбрали знойные дни лета, упросили партизана и потянулись за ним цепью. Странным казалось, что Шайпак сразу вывел на партизанскую базу, на остров, где вросшие в землю землянки остались невредимыми, а вот земля острова изменилась: ольшаником поросла, муравьиными курганчиками умножилась, а где же тот старый муравейник! Помнится, Ничипорке даже показалось, что Шайпак бережет от всех тайну своего муравейника. Может быть, Шайпаку было бы очень больно смотреть на испревший кпад! Но когда Шайпак сам осторожно сунулся руками в длинных, с раструбами, перчатках мотоциклиста и вдруг в одно мгновение выхватил из муравейника под вязом и моментально же извлек из черного кожуха гармонь, то все так и замерли, все так и ждали, что гармонист, небритый, словно измученный за два дня поздней, послевоенной разведки, тут же заиграет, заиграет... Напрасны ожидания; уставший гармонист легонько тронул гармонь, сдунув с нее пыль десятилетий, легонько вызвал тихие, осторожные звуки, сжав ее плотно, сказал приготовившемуся к веселью войску, что гармонь цела и что он дарит ее — не для игры на ней, не как музыку. Да и верно: какая это музыка, если с тех пор стоит она в музее рядом с минометом, рядом с токарным станком, на котором партизанский оружейник вытачивал наганы, рядом с выцветшим стягом! И все же, если войско следопытов не услыхало прошлым летом плача гармони, то все равно старый гармонист развернет ее, и ему, Ничипорке, суждено услышать ту музыку, что воодушевляла людей на полянах, на болотных островах. Но столь велико было его нетерпение и столь велика боязнь за Шайпака, который вдруг передумает или которому помешают выехать из Борисова нелепые обстоятельства, что Ничипорка, прислушавшись к тишине просторных залов деревянного музея и убедившись в безлюдье здесь, посмотрел на окна, освещенные предзакатным солнцем, на стены в золотых солнечных геометрических фигурах и твердо, решительно подумал о том, куда бы получше спрятать гармонь: то ли в свой футляр от баяна, то ли... Он моргнул, закрыл глаза, как бы даря себе секундный сон, а на самом деле решая все бесповоротно. 3 Как только Людвиг Шайпак распахнул дверь и увидел Ничипорку и футляр в его руках, то понял тотчас, что звонок пропел для того, чтобы через мгновение запела старая гармонь. А уж он, Шайпак, сразу определил по весу футляра, что гармонь вернулась к гармонисту и что Ничипорка очень верно угадал его нетерпение! Он еще раз посмотрел на гармонь, подержал ее, живую, в руках и вдруг понял, что не сможет сыграть, как бы ни хотел того. Он мог держать гармонь, узнавать ее пальцами, но была она все-таки чужою для него, музейной, школьной, святой. Кажется, уже и Ничипорка понимал, что напрасна была затея и напрасен путь, и Шайпак виновато пробормотал: — Спасибо за гармонь. Я хоть поглядел на нее внимательно. Знаешь, брат, я тебя одного в дорогу не пущу. Все-таки гармонь! Да и ночь уже. А рано, еще и светать не начнет, сядем на такси — и вдвоем в Иканы. Я давно хочу дерево посадить в вашем парке возле школы. Где бюсты героев. В честь нашей Победы!.. 4 Направляясь в Иканы на рассвете, когда полнеба охвачено малиновой росписью и непонятно, откуда взойдет большое солнце, Шайпак, придерживая футляр, скользивший по сиденью от него к Ничипорке, чувствовал такое спокойствие, точно вдоволь натешился гармонью, все прежние песни сыграл. И не помолодел, конечно, нет, все такой же оставался, а только еще более страстно хотел жить. Война оставила ему жизнь без партизанских друзей, но теперь еще увереннее утверждалась в нем мысль, что он все-таки живет ради погибших. Основной стержень, основной смысл жизни был в том, чтобы возвращать кистью забытые лица не вернувшихся из разведки, с задания, погибших в гестапо, в петле или от собственной гранаты! И когда ребята, получая от него новый дар, спрашивали, кто же это здесь, он называл имена, а ребята не знали таких героев, он и сам не энал о дальнейшей судьбе героев, лишь их имена, и ребята, называвшие себя следопытами, начинали поиск и порою долго шли, призывая на помощь другие музеи, военкоматы, живых партизан, их комбрига Лопатина, —■ и так, через десятилетия, продолжали боевую летопись. Он покосился на Ничипорку, выспавшегося до нежнейшего румянца на круглых щеках, прочитал в его больших и грустных теперь глазах сожаление и понял это сожа- |
