Юный Натуралист 1982-09, страница 31

29

В Толковом словаре Владимира Даля напрасно искать слово «коллекция». Оно латинское. А Даль не любил иностранных слов. Ищите слово «собирать». Вернее, «сбирать». Ответ будет таков: «отыскивать и соединять». Слово разбилось на два и стало совершенно неожиданным. Не приобретать, не присваивать, а только «соединять». Но соединить-то можно лишь то, что действительно соединяется. Значит, во что-то целое. И уж кто-кто, а Владимир Иванович Даль знал в этом толк. Пятьдесят три года жизни посвятил он собиранию русских слов в одно целое — в Толковый словарь живого великорусского языка. Удивительная коллекция слов морского офицера, филолога-самоучки превратилась в то, что сразу стало называться по имени ее собирателя — Далев словарь.

Но если говорить действительно о первой коллекции, то ее собрал еще в IV веке до нашей эры Аристотель. Может, он-то и есть первый коллекционер! И была это коллекция растений. Даже само слово «коллекция» родилось много позже, три века спустя (впервые употребил это слово Цицерон и именно в смысле собирания разрозненных частей в одно целое). Для Аристотеля же по договоренности с Александром Македонским собирали растения ученые-естествоиспытатели, сопровождавшие полководца в его восточных походах.

Настоящее, повальное увлечение коллекционированием охватило мир арного позже — в XV веке — в эпоху Возрождения.

Не человек придумал коллекционирование. Его «придумала» сама природа. Он только обратил внимание на ее уже существующую коллекцию жизни и пожелал собрать вместе то, что природа хранила, как казалось людям, разрозненно. Увидеть сразу и в одном месте то многое, что росло и жило во всем мире,— вот чего желал человек. Наши ботанические сады и зоопарки — это исполнение того же желания. Поразиться, не ходя для этого слишком далеко, оглядеть почти необозримое за один день, за час — в этом и был первоначальный смысл коллекционирования.

А раз поразиться, то пусть уж это будут действительно самые диковинные вещи — телята о двух головах... И появились кунсткамеры — кабинеты редкостей.

В средние века и позже в Европе не было, кажется, ни одного королевского или княжеского двора, где не собирали бы редкости. Началась самая настоящая погоня за диковин-ностями: двор перед двором, князь перед князем... И мог ли удержаться Петр I, чтобы не завести свою кунсткамеру! Он и завел ее в 1714 году. Через пять лет она открылась для публики и поразила всех.

До самого конца XV111 века петровская кунсткамера пополняется все новыми и са

мыми неожиданными экспонатами. Но, к счастью, она уже не держится на одних диковинах, начинает выявляться система. Рождаются истинные коллекции — анатомическая, зоологическая, историческая. К началу XIX века ее экспонаты почти в буквальном смысле распирают стены. Появляются наши первые музеи — анатомический, зоологический, ботанический. Это уже не собрания редкостей, а вполне научные коллекции при Российской академии наук. Пособия для изучения натуры. Пройдет немного времени, и все наши нынешние естественноисториче-ские музеи выйдут из нее — из петровской кунсткамеры.

Казалось, со сбором диковинностей покончено навсегда. Коллекция стала научным пособием, а собирание ее занятием вполне почетным, отчасти для людей особых, увлеченных — людей не от мира сего. И ни один естествоиспытатель прошлого, по-видимому, не стал бы настоящим ученым, не будь он вначале собирателем. И если коллекции растений и живых существ, собранные Дарвином, поистине необозримы, то ведь и вышел из них Дарвин. Если школьный учитель Жан Анри Фабр ловит бабочек, пауков и скорпионов, то ведь это Фабр. И его коллекция увенчается десятитомным «Энтомологическим воспоминанием», не знать о котором не имеет права ни один нынешний энтомолог.

Но тут-то и случилось невероятное. Вполне обыкновенным людям тоже вдруг захотелось стать людьми не от мира сего. Увлечение коллекционированием заразило всех.

Наверное, иначе и быть не могло. Ведь это замечательно — собирать самому, на свой вкус, собирать для себя. А вдруг это станет началом открытия себя, своих способностей! К тому же все так просто. Мир одинаково открыт для всех. Природа вокруг нас. В ней нет запретов. Она терпелива и вынослива. К тому же безмолвна.

Сколько бы мы ни говорили, что это не так, что она не бесконечна, не всетерпелива, это не производит впечатления. «Конечно,— рассуждает каждый из нас,— не надо брать много, не надо все. Но я-то беру совсем немножко. И я один такой в мире».

Несколько лет назад в Средней Азии я видел прекрасную, но уже гибнущую коллекцию бабочек. Конечно, ей далеко было до цельности, но все равно она поражала. Сохранить же ее в тех условиях, которыми располагал хозяин, было невозможно. Она гибла на глазах. В том числе и уникальные экземпляры.

Начинающие даже не подозревают, что их тоже ждут такие огорчения. Но они собирают. Им некогда задумываться. Они торопятся брать для себя из коллекции природы.

А она не вечна. Недалеко от Москвы на берегу Оки стоит городок Пущино. Рядом знаменитый своими зубрами (и не только ими)