Юный Натуралист 1982-10, страница 45

44

в подтверждение своих прав хозяйке положения в цирке — лошади — отведены на конюшне специальные станки-стойла.

Я люблю, проходя мимо, следить, как совершают туалет лошадям. Каждой по-своему: лошади, на которой работают жокеи,— короткая стрижка гривы, лошади же, которая идет в джигитовку, гриву расчесывают и заплетают косички: на гриве мелкие, а на хвосте потолще, чтобы потом волнистый водопад конских волос стремительно проносился перед зрителем. Иногда я смотрю, как лошади для верховой езды плотно затягивают ноги повязкой, и они тотчас напоминают ноги балерины.

Лошадь верна и привязчива, как собака, только преисполнена собственного достоинства, она всегда остается сама собой. Ее умные глаза, слишком много вбирая в себя, умеют говорить. Вот я вижу, как она озирается на меня, словно вопрошая:

— Что тебе здесь, в конюшне, нужно? Кто ты? Друг?

— Да!

И этот разумный глаз говорит со мной дол-го-долго. Шерсть у нее клочковатая, выжженное тавро кажется стершимся — лошадь старая.

У нее очень добрый хозяин — второй Ман-жели. Второй потому, что его отец начал родословную дрессировщиков лошадей. Второй Манжели немолод, и рядом с ним его сын и внучка.

— Она давно у вас? — спрашиваю я Манжели, показывая на полюбившуюся мне старую лошадь.

— Не она, а он. Мой замечательный Павлин. Он помнит меня таким, как сейчас мой сын. Ему нельзя уже работать. Слишком стар Павлин. Но я не могу с ним расстаться. Если бы я мог найти табун, чтобы выпустить его на волю, но это Несбыточно и невозможно. Кому нужна старая лошадь? Вы же знаете, что старое в действующих цирках все убирают и списывают.

— Списать же можно только вещи, а это живое существо,— изумилась я.

— Для бумаги неважно, главное — освободится место для другой лошади, молодой, здоровой, нужной для работы. Павлин же дорог мне. Если бы животным-артистам полагались пенсии, то, поверьте мне, он получил бы самую высокую — 30 лет рабочего стажа.

Вечером я из-за кулис смотрю «Бахчисарайскую легенду». Пантомима — балет и лошади, и сразу нахожу Павлина. Преисполненный благородства, гордый в своей стати (все его старческие недостатки прикрыты бутафорией: на крупе попона, завитая грива, расчесанный и вымытый хвост), белый Павлин, склоненный на колено перед Марией, мне кажется прекрасным. Я любуюсь им и не замечаю грозных, трагических событий, происходящих на арене, я думаю о чудесном отношении дрессировщика к его состарившемуся четвероногому другу.

Лошадь пьет яйца и ест провернутый через мясорубку овес с тертой морковью. Павлину нечем пережевывать пищу, и поэтому ему готовят то кашицы, то пойло.

Добрые дрессировщики есть, я встречаю их в цирках: Анисимов, Манжели, и по кавалькадам лошадей, идущих с вокзала, всегда узнаю об их приезде. Впереди молодые, норовистые скакуны, а дальше с привалами идут ветераны.

Мне дороги эти привалы на незнакомых улочках любого города. Здесь, в похлопывании руки дрессировщика, как бы передающей спокойствие гулко бьющемуся сердцу старой лошади, угадываешь всю доброту и чуткость истинного дрессировщика.

А впрочем, она проявляется во всем. Во всем, это значит: в неволе найти частичку радости, помогающей забыть неволю, сделать клетку лесом, а бассейн морем, найти для лошади в городе поле и речку и повести цирковую конюшню на заре, пока город дремлет, купаться, чтобы вечером этот восторг, которым наполнены глаза животного, трепещущие мускулы, был передан зрителям.

О, как хочется показывать только настоящее, доброе! Это и заставляет, наверное, нас импровизировать, выдумывать, надеясь подарить нечаянную радость своим четвероногим артистам.

После премьеры «Бахчисарайской легенды» цирковой двор в Туле напоминал ипподром перед состязанием. Лошади, лошади, лошади одна за другой выходили во двор, ведомые на поводу босоногими ездоками. Волнение от цокающих копыт передавалось любому существу. Проснулись мои морские львы, ухал, вздыхал перед бассейном невыспавшийся морж, и разговаривал в своей клетке грач.

Я вышла во двор. Мглистое, еще не проклюнувшееся утро еле-еле выводило четкость силуэтов лошадей с ездоками.

— Борис Павлович! — наугад прокричала я.— Доброе утро!

— Скорее еще ночь! — донеслось от самых ворот.— Не сердитесь, что подняли ваших морских, ведь речка здесь рядом с цирком. Прошлые гастроли были для моих такой радостью, два раза в неделю купанье. Вот и спешим успеть до шести утра, пока не проснулся город.

Я слышу скрежет открывающихся тяжелых железных ворот, и целая кавалькада цирковых лошадей, словно в театре теней, проплывает на сумеречном фоне искать свою частичку радости.

Я возвращаюсь к своим животным и думаю, думаю, чем же мне сегодня доставить им радость. Даже городская река для моих морских животных недоступна. Какая там вода? Быть может, опасная для их здоровья, да и лев или морж, конечно, не лошадь, имеющая уздечку. Нет, я лучше сделаю им морскую воду. Раз