Юный Натуралист 1984-08, страница 38

— Аюшки! — звонко отвечал другой. И больше ничего.

Они ничего не хотели сказать друг другу, ни о чем спросить, они просто подавали сигналы, как птицы или рыбы, с единственной целью — уловить его отражение и таким образом определиться в этом мире, опознать-ся в пространстве.

И через какое-то время снова: «Лю-уда-а!» А в ответ: «Аюшки!»

Это ауканье уходило от нас то вправо, то влево, то приближалось, то удалялось, и мне казалось, что я даже видел впереди, между белоснежными стволами берез, что-то цветистое, но решил, что это красные капельки ягод уже мерещатся мне меж стволами деревьев. Невольно думалось об этих ягодни-цах. Первая, по голосу пожилая, окликала неведомую Людмилу встревоженно. Второй голос был молод, певуч и несомненно принадлежал очень доброму и счастливому человеку. Бывает же такое — по одному голосу, по его тембру можно быть уверенным в самой душе человека, которого ты никогда не видел.

Лесная извилистая затравеневшая дорога вывела меня на новую поляну, поросшую остролистной травой вперемежку с папоротником. Вспомнились сказки о чудесах, какие происходят, когда ровно в полночь расцветает папоротник. Вспомнилось и то, что такая трава и такой папоротник — соседи белого гриба, и Подмосковье славится белыми грибами. Лес вокруг был высокий и чистый, без подлеска и кустарников, и по закрайкам поляны росло много земляники. Но даже если бы ягоды тут вовсе не оказалось, мне не хотелось покидать эту чистую красивую поляну — она была как лесное озеро, проста и сказочна одновременно.

На высокой кочке, поросшей черникой и пышным нежным мхом, я увидел большой белый гриб. Его ножка оказалась вдвое длиннее, чем была видна,— половина ее утопала во мху. Я сорвал гриб и увидел, что ниже в кочке спрятана маленькая пещерка, вход которой заслоняли трава и черника, и в этой пещерке спят пятеро черных птенцов. Стоило протянуть к ним руку, как беззвучно открылись пять желтых клювов. Птенцы не видели меня, лишь почувствовали приближение чего-то теплого. И тихонько засвистела рядом незнакомая мне птица с солнечной грудкой. Она свистела не встревоженно, чтобы не привлечь моего внимания, а словно подавала детям тихий тайный сигнал опасности.

И тут я услышал пение. Это Людмила на другом конце поляны запела песню, мелодия и стихи которой были новыми для меня. И снова поразил ее голос! Труднее всего на свете описать аромат или звук. Никогда, даже в детстве не слыхал я такого чистого голоса. Любое слово, произнесенное Людой, входило не в уши, а в душу. А как она смеялась! И смех и голос были необыкновенно чисты и мелодичны, и, не видя ее лица, я заведомо был

уверен: она оправдывает данное ей имя. Людям милая — Людмила.

Эта поляна, поросшая папоротником, эта кочка, служившая пьедесталом истинно царскому белому грибу, эта тайна гнезда, эта песня и голос — я давно не был так счастлив!

Но песня кончилась, и совсем рядом, на другом берегу поляны, послышался бесхитростный разговор ягодниц о том, что сил уже нету, а бидон надо добрать, как же возвращаться домой с неполным бидоном, а поясницу ломит — не разогнуться, мочи нет, и до чего же нравная ягода, но бидон уже не добрать, дождь идет, и ягода мокрая, в пальцах тает... Слушая этот разговор, я понял, что папоротниковая поляна была бы беднее без голоса Люды, как без этой кочки, этого гриба и гнезда в кочке.

Я разжег костерок, чтобы обсушиться — дождь не усиливался, но и не переставал,— и видел, как на другом берегу поляны, под раскидистой лиственницей с застывшими в неподвижной невесомости ветвями остановились на привал эти две ягодницы. Расстояние не позволяло рассмотреть их лиц, а подойти ближе значило невольно потревожить их, как потревожил я птицу, и оставалось лишь сожалеть о том, что так и не увижу лица той, у которой столь чудный голос.

— И как только такую *году могут на рынке продавать? — удивлялась Людмила.— Нет уж, я свою ни за какие деньги не отдам! Ох, ноги!.. А спина-то, спина!..

Пожилая спутница Людмилы вскоре стала звать ее в обратный путь, но та смеялась,— по-моему, ей самой нравилось смеяться и слушать свой смех,— смеялась и неизменно отвечала:

— Да погодите, дождь идет.

Или:

— Да еще чуть-чуть, ноги отдохнут.

Я понимал, что ей не хочется уходить вовсе не из-за дождя или усталости — ее удерживает здесь вот эта лесная красота.

И подумалось: если такая красота дана этим растениям, то, значит, в них, в их краткой жизни заключен смысл, и немалый. И ты, человек, обязан постичь этот смысл, эту красоту. Не торопись признавать ее случайной.

Вскоре ягодницы ушли. Когда мы вернулись к шоссе, нам казалось, что сейчас полдень, время обеда, но оказалось, семнадцать часов — так незаметно прошло время в лесу.

Наверное, всю жизнь меня интересовало, сколько же ягод в одном стакане? И вернувшись домой, я насыпал ягоды в стакан и потом терпеливо пересчитал их все. 306 ягод! 306 земных поклонов ее величеству землянике— гордой ягоде, лесу, вырастившему ее, русской красивейшей природе. А всего мы набрали сорок стаканов, или двенадцать тысяч ягод... Двенадцать тысяч поясных поклонов.

В. ФАРТЫШЕВ Рис. В. Прокофьева