Юный Натуралист 1984-12, страница 10

8

Но с середины июня Пинега начинает мелеть, и капризный извилистый фарватер постепенно обрастает песчаными косами. Река распахивается плесами и течет с безличной покорностью. В равнодушной, медлительной неге проплывает мимо берега, и кажется, что они не имеют к Пинеге никакого отношения. Но это впечатление обманчиво. В летнюю навигацию капитаны жалуются на то, как опасно порой доверяться текучим, переменчивым пескам, как трудно подводить судно к берегам и что хуже всего р-аски-дистые перекаты-плывуны с постоянно мигрирующими грунтами.

Почему-то здесь принято ругать Пине-гу. И коварная она, и мелководная, и лесосплаву помеха. А река кормит и поит людей, связывает их с миром, воспитывает характеры.

Здесь, на Пинеге, люди живут иначе, чем в южных краях. Они подолгу работают, не обращая внимания на погоду — дождь ли это, мороз. И вдруг эта погода милостиво улыбнется, и тогда все бросают работу, радуясь нечаянному теплу. Изредка видя солнце, северный человек находит в его скупых улыбках больше радости, нежели южанин в палящем зное. Старая пинежанка Федосья Евдокимовна Кормачева из деревни Кеврола как-то рассказала:

— Как пословица-то говорит: «За морем теплее, а у нас светлее. За морем и веселье, да чужое, а у нас и непогода, да своя». Выйдешь иной раз на берег, и сердце вмиг остановится — такая кругом обширность разработана. Смотри, любуйся — все сыт будешь. Река в рыжих берегах, песчаные косы вдоль берегов, и леса синие все окружают. И свет серебряный отовсюду сочится, и душа у тебя как на дрожжах всходит... Самое лучшее время, когда слияние двух зорь происходит: одна — вечерняя — еще не догорела, а другая — утренняя — еще не проснулась.

Что такое летняя полночь на Севере? Море белого, жемчужного света. Кажется, что солнце не ушло за горизонт, а вселилось в синий безлюдный лес, спящую реку, в плывущие по реке бревна. Куда ни посмотришь, нет ни единой тени — все скрадывает тревожащий сердце свет белой северной ночи.

Бледно-розовая дорожка на воде упирается в отвесный берег. Внизу, у костри-

_ща, варят уху деревенские ребятишки, обсуждают вечерний улов. Разбежавшись с высоты, падает в реку ручей, и там, где он упал, клубится розовый пар. Плывет по реке чья-то лодка, а рядом с ней бледной ладьей плывет месяц. Он дрожит на волнах, переливается, то густеет, то расцветает закатом. И никто не смеет нарушить тишину нечаянным словом.

За крутыми берегами, за зыбучими болотами лежат боры-лишайники, беломошники, черничники — плотные колонны таежных гигантов. Возраст большинства деревьев много выше, чем в среднем по архангельскому Северу. Не знающие топора и пилы, отсвечивающие радугой мхов, они застыли как королевские гвардейцы.

Почти пятьдесят лет назад замечательный певец русского леса М. М. Пришвин побывал в этих местах, оставив нам описание этого заповедного уголка северной природы — очерк «Берендеева чаща». Однако Михаил Михайлович был недоволен своим произведением. Пользуясь материалами очерка, а также дневниковыми записями, он написал повесть-сказку «Корабельная чаща».

«Лес там — сосна за триста лет, дерево к дереву, там стяга не вырубишь,— приводит Пришвин слова местного охотни-ка-промысловика.— И такие ровные деревья, и такие чистые! Одно дерево срубить нельзя, прислонится к другому, а не упадет».

«Одно дерево к другому, и все — как в золоте,— говорит сказочник Мануйло из повести «Корабельная чаща»,— до самого верху ни одного сучка не увидишь, все вверх, и тебя тоже отчего-то вверх тянет, только бы дали собраться — и улетел бы. А внизу белый-белый олений мох и так чисто-чисто. Руки вверх на полет поднимаются, а ноги подкашиваются. И как станешь на белый ковер на коленки — сухо-сухо. И мох даже хрустит. Стоишь на коленках, а земля тебя сама вверх поднимает, как на ладони...»

Можно только удивляться мужеству писателя-первопроходца, который не побоялся на седьмом десятке лет отправиться в столь рискованное путешествие. Прежде чем добраться в Берендееву чащу, он плыл против течения тремя вздувшимися от половодья реками, десятки километров прошел пешком по непролаз