Юный Натуралист 1985-02, страница 45

43

МОСАЛЬСКИЙ БОР

Когда приезжаю в город Мосальск Калужской области, обязательно иду на свидание с Мосальским бором. Чарует он красотой своей в любое время, даже ночью — тогда лес становится необычным, таинственным, словно заколдованным.

Когда загорается день, солнце первым касается вершин высоких елей и сосен, и когда гаснет — оставляет их последними. И заря и закат любят бор. Да и как не любить его, когда многие деревья так красивы, могучи и высоки, что кажется, забравшись на их вершину, днем можно рукой потрогать ласковую синеву неба, а ночью — достать сияющую звезду.

Некоторые деревца только что вылезли на свет, кажется, беззаботно, удивленно таращат свои несмышленые глазки. Над ними распростерла свои могучие заскорузлые, обветренные ветки-руки старая ель. От прожитых лет оголились и в разных местах потрескались огрубевшие, все в морщинах корни. В их трещинах зеленеет жесткий мох. Тело ствола покрылось замшелой поседевшей твердью. Некоторые ветви совсем высохли и уже не шумят, как в молодые годы, мягко и весело на ветру, а скорбно и ржаво звенят, словно безжизненная, оставленная истлевать над окопом колючая проволока. Молодь же переливчатым звоном беззаботно между собой переговаривается. Старые ели грустно и глубоко вздыхают. Под их мохнатыми плотными шатрами стелются мшистые ковры.

В любое время года бор не теряет красы своей. Даже поздней осенью, когда на лесных, а еще более на полевых дорогах грязь непролазная, в бору уютно и чисто. На небольших полянах, тропках и нешироких просеках-до-рогах, когда бор тих и таинственно молчит, дремлют зеленоватые туманы. В солнечное время бор наряден, праздничен, ярко отливает малахитовым светом, золотисто переливаются в солнечных лучах гирляндами и гроздьями еловые шишки. В такую пору, особенно после дождя, здесь можно услышать, как тяжело, сытно дышит земля, мягко перекатываются сонные туманы.

Нет-нет да и встретится надломленная, неровно срезанная, а то и с корнем вывороченная юная ель. Это разбойный ветер с дикой силой гулял-пошаливал. От его разгула бор, словно море, глухо стонал, весь содрогался, но в дом свой ветра, какой бы он силы ни был, не пускал. В бору всегда безветренно и тихо. Разве что по полянам да дорогам провихрит лихой повеса, да и то временами.

Больше всего люблю бывать в бору в безветренное предвечерье. Все вокруг тогда кажется спокойным и умиротворенным. И бор в эту пору отдыхает от дневной суетной жизни. Порой лениво перевалится с бугорка на бугорок уставший ветер. Качнутся в золотистой дымке

деревья, перебросятся между собой листья неторопливым говорком, и опять все застынет в полусонном восковом молчании.

Только внизу в перепутанном лабиринте трав и опавших веточек все кто-то шебаршится, оттуда доносятся какие-то неясные шорохи, шепотливая возня.'Да порой невесомым серым комочком пролетит птичка или запоздалая отяжелевшая пчела. С каких цветков собрала она чудодейственные капельки нектара? Не с тех ли, что горстями вспыхивают на лугу в начале лета маревым огнем, там, где когда-то с тихим шипением оседала в землю горячая солдатская кровь? Пройдет немного времени, и нектар, обработанный и обогащенный крылатыми волшебницами, превратится в мед для сына или внука того солдата.

На опоясанные узорчатым березовым ситцем поляны, на опушки с раскидистыми елями и соснами душистый полевой ветер принес терпкий запах гречихи, тонкий, нежный перезвон белесых овсов. В конце овсяного поля скелетом торчит видимый издали фашистский дот. Вокруг него дымится густой бурьян. Когда-то там беспрерывно несколько дней длился упорный бой. Земля не успевала впитывать человеческую кровь, и она темными парящимися ручейками стекала в обезумевшую, ставшую багряной небольшую речку Перекшу.

Набежавшая вдруг со стороны Смоленщины беспокойная ветряная зыбь заплескалась в кронах деревьев. Со стороны Смоленщины... Это оттуда, где леса калужские перемешались со смоленскими. Вдали от Варшавского шоссе там на многие километры легли утыканные чахлыми березами кочковатые, сырые, как губка, топи, пружинящие ковры мхов, обсыпанные красными бусинками клюквы.

Фашисты решили проложить в тех местах бревенчатый настил и по нему зайти в тыл наших войск. Пленные делали этот настил. Делали днем, и ночью, и утром, и вечером — под собачий и автоматный лай. Пленных торопили. Они не работали только во время короткого сна и когда принимали скудную пищу. Птицы покинули тогда эти места. Примолкшие, потрясенные деревья грозно насупились, смотрели исподлобья, угрюмо.

Того, кто уже не мог работать и падал обессиленный, фашисты добивали из автомата или полуживого волокли к ближайшему озеру с топкими, заросшими ржавой осокой и камышом берегами. Зорко следили немцы за тем, чтобы никто не смог убежать. Крепкой была охрана, с тупой жестокостью губили людей. Но куда еще крепче, во сто раз сильнее жила ненависть к фашистам в этих людях. И они