Юный Натуралист 1985-02, страница 46

44

нашли способ сообщить своим о готовящейся вражьей вылазке. Который из них — пятый ли, шестой, может, сотый, сброшенный в помутневшее озеро с мостика, поднырнул под него, а потом под нависший над водой упругий берег и остался там стоять до ночи, судорожно глотая перемешанный с сырой свежестью, провонявший тиной и затхлым смрадом воздух. Выстоял, выдержал! В моросящую глухую за-полночь тенью скользнул по воде к примеченному кустистому береговому выступу и, неровно пружиня дрожащими ногами, пошел в сторону Варшавки...

О если бы бор мог говорить человеческим голосом — о многом мог бы поведать он людям. Но у него свой язык, свои обычаи и нравы. И тому, кто отдает бору свои мысли и чувства, открывает свое сердце, он в благодарность за это дарит всего себя — сосны, ели, березы, лиственницы, хрустальные родники и речушки, грибы, ягоды...— все, чем так щедро и несказанно красиво богат.

Каждый хочет быть счастливым. А «счастье,— говорил Лев Николаевич Толстой,— это быть с природой, видеть ее, разговаривать с ней». И не случайно и не зря говорил так великий писатель.

Я. ОСИПЧУК

СЕМЕНОВЫ ТОПОЛЯ

Отступая, фашисты разграбили и сожгли нашу деревню Заречье. Вернулись старики и женщины с детьми из леса — негде приютиться. Вместо подворий скорбное погорелище: обугленные головешки и столбы, остовы печных труб в дымных подпалинах, едкий запах пепла и гари. Уныло, мертво было кругом. Никого не обошла злая беда, не уцелело ни одной постройки, ни деревца.

Пали под топором врага и Семеновы тополя. Еще молодым парнем Семен Арефьев посадил их вокруг родительской усадьбы.

Семен слыл храбрым, удачливым разведчиком в партизанском отряде. Из всех самых дерзких и опасных набегов в логово врага выходил цел и невредим. Потом он командовал взводом пехотинцев. Погиб Семен на одной из улиц Берлина в тот самый день, когда весь свет облетела долгожданная весть: «Победа!.. Конец войне!..»

Семенову жену фашисты замучили, двух его дочерей-подростков угнали в неволю, и они пропали без вести, сгибли где-то на чужбине. Никого не осталось у Семена в живых, и ничто, кроме печальной, как могильный холм, груды горелых обломков, поросших ярко-огненным кипреем, да тополиных пеньков не напоминало о том, что на этом месте красовался его пяти

стенный дом, обшитый тесом в «елочку», с широкими окнами в затейливой резьбе, с застекленной верандой. Приветливым, веселым был этот дом.

Трудно обустраивалась деревня после разрухи. А природа буйствовала, ликовала, словно торопилась вернуть былую красу израненной, одичавшей земле. В первую же мирную весну, на диво всем, вдруг ожили срубленные фашистами Семеновы тополя. От каждого пня брызнули бодрые побеги, омытые теплыми грозовыми дождями, гонко пошли в рост. Как-то незаметно они вымахнули богатырски ввысь, раскинули пышные кроны с изумрудной листвой. Каждому у нас любы эти пригожие, курчавые деревья. Не только полезностью своей, а скорее упорством, жизнелюбием они заслужили особое уважение у людей, их берегут, о них заботятся.

Уютную рощу облюбовала молодежь для своих гуляний. Тут собираются колхозники на сходки и просто так, посидеть вечерком под густыми ветвями, в прохладной духовитой тени, потолковать о жизни.

С какой бы стороны ни шел, ни ехал к нам в Заречье, издалека приветливо манит, ласкает взгляд веселый зеленый островок среди полей, от которого разбегаются двумя порядками добротные дома под светлыми, волнистыми шиферными крышами, с телевизионными антеннами.

Давно уже нет Семена, но он как живой среди сельчан. Живут/радуются жизни и радуют собой людей его зеленые питомцы. В разговорах частенько можно услышать приветливое, «Семеновы тополя». Добрую память оставил человек о себе. Она живуча, как эти победившие смерть деревья.

Я. СУХАНОВ

ОТЕЦ С ВОЙНЫ ВЕРНУЛСЯ

Помню, как после войны вернулся отец. Сентябрь стоял. Дни были теплые, ясные, сухие. Березы все в золоте утопали, а осинник полыхал ярко. И небо — синее-синее, как бабушкина любимая чашка.

Мы, босоногие ребятишки, только вышли из леса, по грибы ходили.

В поле лен убирали. Деревня видна была как на ладошке. Петухи пели. У нашей крайней избы толпился народ. Когда мы подошли, толпа расступилась и бабушка, вытирая слезы фартуком, сказала:

— Эвон, Дмитрий Васильевич, на своего-то взгляни. Поди и не узнаешь за пять-то лет войны.

Я увидел солдата. Чужое лицо, широкий лоб, черные волосы, горбинкой нос. Но когда это лицо дрогнуло, затряслись руки и губы про