Юный Натуралист 1986-08, страница 23

24

шина трогает едва не до слез. Ее хочется снова и снова ласкать и трогать руками.

Может быть, стоит больше разнообразить резьбу? Ввести в нее ну хоть тех же птичек или пав с каменной плиты, виденной в краеведческом музее?

В этот городской музей школьников возили на экскурсию — показать богатейшие запасники и кладовые. Там же они впервые увидели море. Море... Как сияло оно перед потрясенной аульской ребятней, никогда не видевшей ничего подобного! В ауле горы всегда загораживают горизонт. А здесь детей до оторопи напугала огромная, в полнеба голубая стена с пришпиленными кое-где кораблями. И только береговые горы успокоили встревоженных ребят, уводя их глаза к сизому горизонту и постепенно проясняя его протяженность и даль. Чувство простора окрепло на берегу, где дышал морской ветер и дыбились зеленоватые волны.

А позади город гремел трамваями и грузовиками, шумел базаром, раскинувшимся у городской стены.

В ауле Расул привык к пропастям и обрывам, но он не думал, что стены могут быть так велики. Крепостная стена уходила в небо,' а до края первого ряда ее камней он не смог дотронуться и вытянутыми руками. Стена была так непомерно велика и широка, что иные предприимчивые горожане устраивали в каменных недрах обширные квартиры, из которых глядели на свет, как мыши из прогрызенной головки сыра.

Два гребня стен, как спины чудесных драконов, спускались с прибрежных гор, чтобы исчезнуть в кипящей воде. Крепость перекрывала узкий проход меж горами и морем, единственный путь с севера в южную земледельческую страну. Так в древности спасались от диких степных племен.

Теперь стена сохранилась только кусками, но воображение легко достраивало ее. А раз заработав, воображение не желало остановиться: вот он, Расул, в шишаке и кольчуге на самом гребне древней стены. Даль дышиг тревогой и полынью. Звездной россыпью уходят к горизонту огни костров неизвестного племени. Пылают факелы. Тень от ближайшей скалы надвигается на Расула.

— Ты спишь на уроке, Расул? Ты невнимателен и все время о чем-то мечта

ешь. Так нельзя. Ювелир должен быть прилежен и терпелив. Вещи живут века и переходят к самым дальним нашим потомкам. След твоего резца может остаться на тысячу лет. По этим вещам будут судить и о нас. Но я вижу, что разговорами здесь не поможешь. Дай-ка дневник! Тебе будет стыдно, Расул!

— Учитель, но почему мы режем одни лепестки?

— А что бы резал великий резчик Расул?

— Хотелось бы резать джигита, коня и шашку. Барса с козленком, тура, лань и форель. Кузнечика. У него такие смешные ноги!

Учитель заметно взволнован и раздражен.

— Расул! Сотни лет в ауле режут заросли «мархарая». По этим цветам в мире узнают наш труд. Потеряем цветы — потеряем себя, и нет на свете страшнее потери.

— Но разве предки любили только цветы, тысячу лет цветы и ничего больше?

— Камни хранят узоры прожитых лет. У нас есть только такие камни.

— Но не может быть, чтобы были только они!

— Мальчишка спорит со мной, точно с равным себе! А я изучил все камни с узором в наших краях!

— А я уверен, что где-нибудь есть рисунки птиц и зверей, и я зарисую такие камни, и тогда никто не сможет сказать, что предки любили только траву.

— Траву! — В горле учителя заклокотала ярость.— Никто из аула не смел так порочить знаменитый узор! Вон с урока и не приходи ко мне больше! Придешь, если разыщешь камни, о которых молол твой длинный язык.

Перед мальчиком с пугающей быстротою закрылась тяжелая классная дверь.

Беда не ходит одна. Пока Расул нога за ногу плелся из школы, тетка узнала о происшествии на уроке. А теперь и дядя показался в дверях. Он стоял, поджидая и поглаживая толстый солдатский ремень. За спиною угадывалась и притихшая тетка.

Расула никогда не били, и, не доходя до порога, он повернулся и пошел назад.

Дядя не кричал и не пытался его догнать, он только захлопнул дверь своего дома.

Дети обычно боятся кладбищ. Так было везде и всегда. Иное дело — дети