Юный Натуралист 1986-09, страница 28

27

обрыва, не сделав и трех шагов, отделявших его от пустоты. Дохнуло ветром, и послышался голос потока, гул камней, катящихся по ложу реки. Огонек подмигнул как знакомому и погас, но зато обозначились темные стены. Влажные плиты превращались в пологий спуск. Ступая по этим ступеням, мальчик добрался до невысокой двери. Постучался.

Дверь долго не открывали. Щелкнул замок — старик с фонарем всматривался в темноту.

— У-у-у-у-у, какой знаменитый джигит,— улыбка спряталась под небольшими усами.— Мы вроде знакомы? Ведь это, кажется, ты повязал козлу теткин платок и на тракторе, стоящем во дворе соседа, нарисовал шашечки, как у городской машины-такси? И это тебя тетка собиралась за «подвиги» стегать молодой крапивой? Я советовал не портить первую зелень, а положить ее в суп — это лучше для мальчика и для крапивы. Проходи и не заставляй меня мерзнуть на сквозняке.

Посреди пола присела на четвереньки железная печь, мальчик тотчас ослаб под ее малиновым жаром.

О, этот добрый домашний дракон! О, ненадоедающий собеседник! Как приятно прислушаться к перезвону углей после ветреного весеннего дня! Старик вышел, потом возвратился опять, поставив на стол пельмени-хинкали.

Мальчик мучительно вспоминал: как зовут этого старика? Кажется, он кузнец и кует кинжальные клинки. Этот вид продукции все еще делали в мастерских. Редко, но делали для ансамблей песни и пляски.

Мальчик поел, вымыл посуду и убрал со стола. Он только теперь догадался, что ему не хватало сегодня именно этой всепоглощающей тишины.

Печки и тишины.

Аул показался чем-то вроде вокзала.

— Значит, ты нашкодил и убежал?

— Дедушка, все началось с мархарая!

Расул насупился — так сразу и не

объяснишь, что шашечки — это попытка усовестить калымщика-тракториста, а козел в платке выглядел действительно очень смешно.

— С мархарая? С узора? — Дед удивился. Потом, глубоко затянувшись, пыхнул дымом, как старый локомотив. И под добродушное попыхивание мальчик рассказал ему все.

Помолчали. Угли пощелкивали в золе. Дед выколотил трубку и заговорил:

— Значит, так: завтра в ауле я переговорю с твоей теткой. Успокою ее, как смогу, и скажу, что просил тебя пожить здесь несколько дней и помочь мне в кузнечной работе. Думаю, что она мне не откажет. Ссора угаснет сама собой, если в нее не подбрасывать дров. Со школой будет все посложней. Учитель прав — мархарай — это наше лицо. Но прав и ты — пришло время ради будущего посмотреть внимательнее назад. Ты взялся за трудное дело! Ты, верно, знаешь: узор расцвел на Востоке совсем неспроста. Муллы запрещали изображать людей и животных. И запрет этот существовал века! Талант многих поколений людей ушел в узор, и ни во что больше! Да, знаю, запрет иногда нарушали. В Персии и Турции и кубачинцы в соседних горах. Но у нас запрет держался крепко. Но ты прав — на самых древних камнях люди и животные все-таки бывают! Мне помнится, в детстве мы пасли наших коз где-то в верховьях Аксу. Есть гора — ее зовут Таракташ. Там когда-то стоял аул, заброшенный лет полтораста назад. Не знаю, сохранилась ли там тропа... Поищи там, может, и найдешь нужные тебе камни. А теперь спать — завтра множество дел!

Утро смыло росой неприятности прожитого дня. Облака вздымались попутными парусами.

То, что в сумраке было грудой камней, оказалось домом, разместившимся на самом обрыве в два яруса комнат и галерей. Дом имел два различных лица. Первое — угрюмое и замшелое, обернутое к скале. Второе — легкое и ажурное, нависшее над ущельем.

Балки и плетение из ивняка поскрипывали, как у корабля, идущего против волн. Что-то корабельное чудилось в лестницах, идущих с этажа на этаж, в серебряном дереве поручней и переплетов.

Кузница находилась в пещере, вырубленной в скале. В закопченном полу зияла прямоугольная ниша. В ней была наковальня, на краю на волчьей шкуре разместился и кузнец. Одна рука качала рычаг, ведущий к мехам, другая шевелила на углях заготовку кинжала.

Несколько грубых поковок, из тех, что превратятся в клинки, лежали в ящике, колючие, как глубоководные рыбы.

Но вот металл брошен под молоток, и