Юный Натуралист 1988-08, страница 47

46

ребристый пушок скрывал и зелень стеблей, и фиалковый цвет лепестков.

Крепко убаюкал лесной чародей цветочную красоту. Казалось, что и сейчас он старается тем же напевом продлить свое колдовство и не дать проснуться цветкам. Но мешают ему и зяблики, и лягушки, и солнце. Оно заглядывает под сосны, и медленно-медленно, вчетверо медленнее хода минутной стрелки по циферблату часов, распрямляются и раскрываются пушистые цветки с золотой начинкой.

И словно поняв, что ничего из его затеи не выйдет, дрозд втихомолку добавляет к своим свистам колокольчик синицы, потом вставляет в паузу приглушенную флейту иволги и удивленный возглас поползня. Черный-черный, как березовый уголь, стоит он на зеленой макушке, а желтый клюв сверкает на солнце как цветочный лепесток. «Тиу-до, тиу-до, фио-ли-ит!.. Тио, фиу-о-ти-ит!.. фи-а-фи, о-хи-ди-и! (и, как украдкой, тихонько) ци-фи, ци-фи, ци-фи». Это уже не то. Это уже игривое настроение. Пора заканчивать и делать перерыв до вечера. Дрозд срывается с сосны и летит к своему березняку, успевая дважды просвистеть на лету полное колено, но только с увеличенной паузой между ними.

Так узнал я, что может черный дрозд петь и на лету. Так раскрылась для меня тайна названия травы, которая во время цветения засыпает на ночь.

ОСЕННИЕ ПЕВЦЫ

Вот-вот разменяет день тот час, истратив который сравняется он по долготе с ночью. Свершается неуловимая смена сезонов. Еще много зелени, много цветов, но каким-то деревьям уже не терпится покрасоваться в цветном наряде раньше других. То крайняя осинка вспыхнет алым костром, опережая соседок и сестер, то всеми листьями закраснеет молоденький кленок, запестреет желтыми прядями плакучая береза. Красок много, а звуков мало. Как-то неуверенно постукивает у опушки дятел, в колючем боярышнике негромко бормочет сорока, и поет под случайным облачком лесной жаворонок, юла.

Летает кругами, не набирая большой высоты, не удаляясь от опушки; и то совсем близко, то чуть в отдалении звучит ее мягкий, бесконечный напев. Когда птица далеко, то каждое колено ее песни отделено от следующего паузой такой же продолжительности. Когда подлетает поближе, то слышно, что пауз нет, а за громким, чисто юлиным коленцем вроде синица тихонько посвистит или пощебечет кто-то другой из здешних птиц. И даже по полету видно, что поет поднебесный певец по-разно-му: то порхает по-жавороночьи, и тогда льется сверху ее мягкое «лю-ли, лю-ли, лю-ли...», то скользит, чуть складывая крылья, как отдыхает, и слышится негромкое «ци-ци-фи, ци-ци-фи...».

Давным-давно отцвели весенние травы, но нет-нет да и развернет над низкой отавой свои белые лепестки одинокий нивяник или, прижавшись к остывающей земле, раскроется в солнечное утро золотой одуванчик. Такой же яркий, как весной, но, когда отцветет, не станет пушистым шариком, как в мае.

Так и в птичьем мире. Давно смолкли певцы весны. Многие улетели на зимовки еще в разгар лета, ни звуком не простившись с родиной. А тем, которые остались, было не до песен: наряд меняли, вели себя осторожно и тихо. Да ведь и надобность в песнях отпала. Однако есть среди наших перелетных и оседлых птиц с десяток таких, кто, подобно скромному цветку, напомнит тихой и ненавязчивой песенкой в раннеосенние дни о пробуждении природы, о половодье, первоцветах, березовом соке и зеленой дымке леса.

И у всех десяти осенние напевы не просто приятны на слух, но и необыкновенно созвучны обстановке покоя и задумчивости. В них нет того апрельского или майского задора, той лихости и громкости, с какими каждый заявляет о своем прибытии и о своих правах. И хотя весь строй этих поздних песен тот же, что и в приветливое утро года, поют их птицы вроде как для самих себя, никого не приглашая, никого ими не предупреждая. И если по весне каждая юла поет в одиночку, то перед отлетом, собравшись в дорожные стайки, не мешают друг другу петь рядом.

Весничка, наоборот, осенью всегда одна. Интересно, что у этой пеночки и весной песня удивительно невесенняя. По своему строю и звучанию она больше подходит для последних дней лета, когда по утрам туманная пелена все чаще скрывает даль, когда в неподвижном лесу слышно, как падает с березы зажелтевший листик. Вот тогда непременно в зелени верхних этажей леса можно услышать нежную, чуть замирающую трельку веснички. И будь она хотя бы самую малость бодрее и громче, непременно нарушилась бы гармония между задумчивостью и покоем леса, первой желтизной и пряным ароматом упавших листьев, поздним цветением вереска, легким туманчиком и созвучным всей обстановке минорным напевом крошечной пеночки.

Скворец — та птица, которая поет в любое время года, но осенью у него и манера исполнения другая, и почти не слышно того озорного свиста, на который невольно оборачиваешься и в лесу, и на городской улице, когда явившийся еще до прихода настоящей весны пересмешник возвещает всем, что прилетел, что останется здесь жить. Повторное летнее пение скворца, это когда улетит из дома его первый выводок, уже не так привлекательно. К тому же его портит какое-то суетливое поведение певца. Но когда в конце лета появится у утреннего неба вместо белесоватой дымки чистая, холодная синева, возникает у старых скворцов непонятная тяга к гнездовым местам. Покидают они на рассвете стаю, посидят,