Костёр 1960-06, страница 52

Но вот уже и брать нечего. Ни «щук», ни «сазанов», ни мелких «пескарей». И только еще кружит на быстрине — то нырнет, то снова появится на поверхности — легкая плоская щепа.

Глеб шел на берег и даже не глядел по сторонам на бушевавшую справа и слева реку. Все ликовало и пело у него в душе. Ему хотелось стать на берегу вот так, как он есть — мокрому, с разбитыми пальцами — и крикнуть на всю тайгу, на весь белый свет: — Ого-го-го-го! Ого-го-го-го! Ого-го-го-го!

Глава тринадцатая

Это была первая ночь, когда ему ничего не снилось. Лег на кровать, положил под голову кулак, и всё — будто в колодец провалился.

Проснулся Глеб на рассвете. В вагоне стояла зыбкая синева. За окном качалась колючая лапа сосны; вдалеке мерцала серебряными блестками река.

Все было, как в сказке: и эта, беспрепятственно затекавшая в окно синева, и рогатый месяц над рекой, и лежавший напротив Глеба Лука...

Федосей Матвеевич обещал разбудить, когда все вернутся, но так и не разбудил. Наверно, Лука пришел очень поздно.

Лицо у Луки спокойное. В уголках рта, там, где кудрявились ни разу не бритые усы, лежала хорошая тихая улыбка.

Глеб понял, что все было в порядке. Они нашли Зину-Зинулю и привели ее сюда. Иначе Лука не улыбался бы. Никогда. Даже во сне.

Глеб втихомолку рассматривал лицо брата. Крупный, немного седловатый нос, черные и какие-то очень широкие брови.

В Иркутске Лука ходил с Глебом в парикмахерскую. Лука сидел в кресле перед большим облупившимся зеркалом, а Глеб наблюдал за ним из прихожей.

Высокий и тонкий, как палка, парикмахер постриг Луку машинкой, щелкнул маленькими ножницами.

— Бровки подстричь? Вы не беспокойтесь, сделаем аля-фушэ, первый сорт.

Лука сдернул с шеи занавеску с ржавым пятном посередине и поднялся.

— Не надо фушэ. И так сойдет.

Протянул в кассу рубль, получил десять копеек сдачи и пошел к выходу, поглаживая круглую черную голову.

Лука не носил прически. Он всегда был таким, как сейчас — стриженным под «нуль», с широкими бровями, без всяких глупых и непонятных «аля-фушэ». Он был очень красивый, Лука...

Лука, должно быть, почувствовал взгляд Глеба. Веки у него дрогнули, сквозь узенькую щелочку блеснул черный зрачок.

— Ты чего смотришь? — шепотом спросил Лука.

— А ты чего? — тоже прошептал Глеб, еще не зная, как вести себя, — улыбнуться или, может быть, пока подождать.

Лука не ответил. Встал с кровати и не торопясь начал одеваться.

Он ходил по вагону из угла в угол и напевал песенку. Слов у этой песенки не было, а только какие-то «тру-та-та, тру-та-та».

Сомнений не оставалось — Зина-Зинуля была здесь. Это для нее Лука надевал чистую, почти что новую гимнастерку и наяривал щеткой порыжевшие, сбитые на носках сапоги.

Глеб уже видел кинокартины, на которые дети до шестнадцати лет не допускаются, и поэтому знал, что влюбляться можно только в красавиц. Странно, что Лука был неравнодушен к Зине-Зинуле. Тоненькая, остроносая, и на лице веснушки, хоть веником выметай. Зинуля положительно не была красавицей...

50