Костёр 1962-03, страница 12

Чего же ты не съела? Не знаю. Он только один был. А ты? А ты?—начал спрашивать Владимир Иванович по очереди.

Кто говорил, что не любит икру, кто — потому что только один был, кто—не заметил.

— А ведь я его на самый верх положил, сказал Владимир Иванович.

Уж не знаю, почему, но всем было очень приятно, что никто не съел этот бутерброд. Мне тоже это понравилось, хотя я не могу объяснить, почему.

По дороге до станции мы пели.

Только нам не повезло. Или, может, повезло. Тут не поймешь. Подошла не электричка, а какой-то старый поезд. У него вагоны маленькие и с печкой. Мы еле забрались на высокие ступеньки.

Народу было не так уж много. И тут нам повезло. То есть сначала опять не повезло, но зато потом было здорово.

Мы сидели посередине. В одном углу была печка, а в другом ехали какие-то ребята. Один из этих ребят — здоровый такой парень— протиснулся к печке и стал греть руки. Я еще, когда он мимо шел, заметил, что

О

у него вид противныи: нос маленький, а лицо круглое и жирное, как блин. Даже шел он как-то противно — бочком, приседая, и все извинялся: «пр-р-сс-тите, пр-р-сс-тите».

Он погрел руки и вернулся к своим.

Через минуту у меня защипало в носу, и я чихнул.

— Будь здоров!—сказал Владимир Иванович и вдруг сам чихнул.

— Будьте здоровы! — ответил я и опять чихнул.

Потом начали чихать ребята и остальные, кто ехал в вагоне.

Сначала было смешно, а затем начался кашель. В горле першило страшно. Никак не откашляться. Я так кашлял, что даже пополам согнулся. И круги у меня в глазах забегали.

Рядом с нами ехали студенты с гитарой. Сначала они смеялись, а потом тоже начали кашлять. Весь вагон чихал и кашлял, и никак нельзя было остановиться. Да еще глаза здорово щипало. И никто ничего не понимал.

Вдруг один из студентов подошел к печке и закричал:

— Ребята, он перца насыпал на печку!

Только он это сказал, Лина Львовна сорвалась с места и подбежала к этому парню:

— Мерзавец! — крикнула она. — Ты не видишь, что здесь дети едут?!

Эти ребята сгрудились кучкой. Львовна стояла перед ними, сжав кулаки, и

А Лина

кашляла. Владимир Иванович встал и подо-шел к ним. Мы тоже хотели подойти, но Владимир Иванович сказал, чтобы мы сидели.

— Тихо, детка, пошутить нельзя, — сказал этот, с круглой рожей.

В вагоне сразу все закричали:

— Нашел чем шутить!

— Сдать его в милицию!

— Пятнадцать суток!

Студенты закричали, что его надо из окна выбросить. Они даже подошли, чтобы выбросить. Но Владимир Иванович их остановил:

— Охота вам из-за этой мрази в тюрьму садиться. А что он мразь, это понятно,— сказал Владимир Иванович.

В этот момент подошел какой-то старичок с корзиной. Он все еще не мог откашляться.

— Знаете, граждане... кхе-кхе... Это, конечно, хорошо — пятнадцать суток... кхе... модно. А вот когда я был помоложе... кхе... нас за такие дела пороли. Может, его выпороть, а?

— Ура!—заорали студенты. — Выпороть! Качать деда!

Мне даже издали было видно, как побледнел этот парень.

— Граждане... — прохрипел он. — Граждане... Вы что... За такое дело... Я убив-вать буду.

Но убивать ему не дали. Там же весь вагон собрался. Его вытащили из угла и разложили на скамейке. Ох и выл этот парень! Он даже скамейку кусал от злости. Он выгибался и дергался как параличный. Но его человек десять держали.

Студент с гитарой взял ремень.

— Девушки, — сказал старичок. — Вы бы шли в тот конец. Мы его по голому будем. Давай, студент, по голому.

Парень опять завыл и задергался.

Лина Львовна подошла к нам. У нее даже слезы были на глазах от смеха. Только она зря отворачивалась. Мы на скамейки залезли— нам и то ничего видно не было. Его кругом обступили. Зато было слышно, как ему влепили двадцать пять штук. Старичок сказал, что двадцать пять — норма.

Когда парня отпустили, он опять завыл и бросился на первого попавшегося. Его отшвырнули. Тогда он повернулся и, придерживая штаны, убежал в тамбур. И его дружки тоже выбежали. Больше мы их не видели.

А весь вагон хохотал до самого Ленинграда.

Мы жалели, что нас не пустили. Мы бы его не хуже студентов выпороли.

В тот день нам так не хотелось расходиться, что мы прошли пешком до Невского и только потом сели на девятку.

10