Костёр 1967-10, страница 25
— Признаю, — сказал я тихо. — Теперь скажи-ка мне: что такое шурин? — Принадлежащий Шуре? — спросил я, подумав. — Сам ты принадлежащий Шуре! — крикнул дядя. — Шурин — тоже слово, объясняющее родственные отношения. Шурин — это родной брат жены. Вот будет у тебя жена, а у нее будет брат, и этот брат будет тебе шурин!.. — Не будет у меня никакого шурина! И жены не будет. Я никогда не женюсь, — сказал я сердито, а сам почему-то подумал о Вале и покраснел, как рак. Сам я себя, конечно, не видел, но чувствовал, что покраснел, как рак. — Женишься! — рассмеялся дядя. — Как пить дать! И будет у тебя свой собственный шурин. Конечно, если у жены будет брат. Я опять хотел отшутиться, чтобы дядя не заметил, что мне неудобно, и поэтому сказал возможно небрежнее: — А если жену звать Акулина? То ее брат •будет «акулинин»? — Как бы ее ни звали, — улыбнулся дядя,— хотя бы Валей (Тут я опять покраснел). Как бы твою жену ни звали, ее брат тебе всегда будет шурин. Но, допустим, что у твоей жены не один брат, а два — младший и старший: как бы ты назвал старшего? — Шурин, — сказал я мрачно. — А младшего? — Тоже шурин, — сказал я. — Что ты ко мне пристал со своими шуринами! «И слова-то какие противные, — подумал я, — «жена», «шурин»! Бывают же такие •слова!» — А потому я к тебе пристал, — сказал дядя,— что и на этот случай в узбекском языке ■есть два слова, а не одно! Старший брат жены зовется по-узбекски «кайн-ага», а младший «кайн-ини». 2 :0 в мою пользу! Признаешь? — Признаю! — То-то! Теперь отвечай: какой язык самый великий? — Не знаю! — сказал я. — Молодец! — воскликнул дядя. — За этот ответ я ставлю тебе «отлично»! Если человек чего-нибудь не знает и говорит, что не знает, надо ему ставить «отлично», потому что это самый точный ответ! Всегда так отвечай! — Ладно! — пробурчал я. — И запомни: все языки велики, и каждый язык велик по-своему! Даже язык твоей хитрой форели... Советую тебе, между прочим, изучить несколько языков, чтобы стать образованным человеком. Тогда бы ты мог судить как специалист... — Можно я пойду ловить? — спросил я. —* Там осталась моя форель. — Иди, иди, — сказал дядя. — Иди и докажи, что она твоя. Я пошел и опять взобрался на камень. Сейчас я стоял на самом краю камня и забрасывал свою мушку в кипящую воду и, проводя ею вдоль камня, все время думал о языке. Как интересно объяснил мне дядя о языке! «Значит, другие языки тоже богаты! Интересно, какой язык у форели? — подумал я.— И у Чанга! У Чанга тоже есть свой собачий язык, хотя он многое понимает по-русски. И по-немецки он тоже понимает, его дядя научил. Правда, Чанг не отвечает, но это не важно: главное, что он все понимает! Дядя сказал, что когда он разговаривает с собакой, ему ответов не нужно — в этом вся прелесть разговора! А я только по-русски понимаю, этого, конечно, мало. Научиться бы говорить по-форельи! Я бы узнал разные речные тайны!» — О форелий язык! — воскликнул я. —* О великий, могучий форелий язык! О великий, могучий... — и тут вдруг из воды выскочила форель и схватила мою мушку. Это была большая форель, она так дернула удочку, что та изогнулась колесом. Я взмахнул удочкой, выкинул форель на берег и упал на нее животом... В НЕГО Я НЕ СТРЕЛЯЮ У костра, за столом — за большим камнем— хлопотали дядя и Порфирий. Чанга не было — он был где-то на разведке, он вечно был где-то на разведке. Миша! Неужели вы не можете оставить меня в покое! — крикнул я. Пожалуйста! Будь в покое, но тогда ты не получишь семги. — Какой семги? Малосольной! «Ого! — подумал я. — Это другое дело!» Это была та самая семга, которую дядя поймал ночью вместе с Порфирием. Потом они ее засолили, выпотрошив, сделав в ней надрезы по всему телу и напихав туда соли, и она лежала часть ночи и почти весь день на земле в клеенчатом мешке, чтобы сохранить сок. Днем она даже лежала на солнцепеке, чтобы поскорее просолиться, и плавилась в собственном соку, и вот теперь дядя решил ее попробовать. И я не мог ее не попробовать. 23 |
