Костёр 1967-10, страница 22

которая предшествовала моим размышлениям на берегу. Несколько часов назад это выясняли дядя с Порфирием.

И сейчас, когда я пишу эту повесть, когда я описываю ту далекую ночь, сейчас я тоже думаю о том, сколько утекло воды с той самой ночи?

Или с тех пор, как не стало дяди? Его ведь однажды не стало, и не так уж много утекло воды с той ночи на берегу до другой ночи, когда его не стало, о чем пойдет речь впереди.

Сколько утекло воды?

Я часто об этом думал, но никогда не мог этого выяснить. И никто не мог этого выяснить. Никто, никто, никто, никто! Даже Эйнштейн не мог бы этого выяснить, даже Лобачевский. А перед ними преклоняется все человечество. Потому что они выяснили самые сложные вещи. Но и они в этом деле спасовали бы, в вопросе — сколько утекло воды!

Этого еще пока никто не выяснил. И наверное, никогда не выяснит.

Действительно, подумайте только: сколько воды утекло, например, с тех пор, как вертится Земля? Или с тех пор, как появилось чело

вечество? Или с тех пор, как меня приняли в пионеры? Много утекло воды!

И пока я писал эту повесть, тоже много воды утекло. А с тех пор, как я написал свою первую повесть о дяде, и пока ее читали в издательстве, и пока набирали и печатали-страшно много утекло воды.

Представьте себе, сколько ее утекло в океанах, в морях, в реках, озерах, прудах, ру чейках! А в ливнях! А в водопроводных трубах!

А сколько воды утекло из чайников, самоваров, стаканов и кувшинов...

Когда я сейчас об этом думаю, мне жаль, потому что если бы ее утекло меньше, мы были бы моложе.

Сейчас — в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году — когда я пишу эти строчки, я думаю еще о кладбище блесен.

Но об этом надо рассказать особо.

Тогда — в тридцать седьмом году — я еще ничего не знал о кладбище блесен. Я сидел на берегу торжественной северной реки и думал о вечности. А кладбище блесен — это не вечность, вообще кладбище не вечность, а

20