Костёр 1967-11, страница 21

канарейку слушает. Ему бумаги на подпись несут или о чем важном доложить хотят, а он отмахивается: «Подождите, — говорит, — некогда мне, канареечка вон как поет, слышите?»— и плачет... Ему говорят: «Ваше превосходительство! Хлеба нет, народ бунтует!» А он: «Осеним себя крестным знамением. Расстроила меня нынче канарейка, после зайдите!»

Или министр «Не все дома» — тоже так прозвали при дворе, там всем клички давали. Перед тем, как решение принять, этот министр на картах гадал по ночам или духов

вызывал. Ему говорят: «Ваше превосходительство! Так, мол, и так-то! Дело, мол, плохо!» А он: «Ах!—говорит. — Ах! Голова у меня нынче что-то тяжелее ног. Я сейчас о дочери гадаю с хиромантом — за кого ей замуж выйти. Уж не мешайте, пожалуйста! Пусть будет, как будет».

— Ясно... А почему... — начал было я.

— А потому, что «почему» кончается на «у»! — сказал дядя. — Устал я. Если хочешь— полежи и подумай, почему «почему» на «у» кончается. Если не додумаешься, завтра спросишь...

НОВЕЛЛА О ПОРАЖЕНИИ

#

Струи пота текли по моей голове, как реки по земному шару. Я даже слышал, как они шумели. Они низвергались по склону лба в озера глаз, расплывались по долинам щек и омывали хребет носа, срываясь с него, как водопад.

А все потому, что мы решили плыть на плоту вниз по реке Ниве — в гости к Порфирию. Порфирий жил в устье Нивы, у Белого моря, на окраине Кандалакши. Но чтобы построить плот, надо было спуститься пешком по реке километров на десять, туда, где река поспокойнее и поглубже. Надо было спуститься ниже по берегу, и не по самому берегу, а в стороне — через сопки — возле воды пройти было нельзя, там тянулись отвесные скалы. Поэтому нам и пришлось пробираться через сопки.

Целый день карабкался я вверх и вверх по склону, и солнце светило мне то в спину, то в грудь, и было жарко и душно, а я был весь мокрый. Когда я снимал на коротких привалах свой тяжелый рюкзак и садился на какой-нибудь камень или на кочку и отдыхал, только тогда я чувствовал слабое дыхание ветра, который казался прохладным, потому что сам я был раскаленным и на этом ветерке я остывал и обсыхал, а мой рюкзак оставался мокрым, совершенно мокрым в той части, которая касалась моей спины, даже вещи в этой части рюкзака промокли насквозь — альбом для рисования и сложенные вдоль него рубашки — как будто рюкзак тоже вспотел.

Отдохнув минут десять, я снова взваливал на себя мокрый холодный рюкзак и опять начинал медленно шагать вверх по склону, как автомат, вслед за Порфирием, дядей и Чан-гом — вверх по склону, которому не было конца. И опять на моей голове рождались щекочущие роднички, которые весело стекали по мне в рюкзак и дальше — в сапоги.

3*

Иногда мне казалось, что я больше не потею — реки вдруг иссякали — но это длилось недолго, через некоторое время они опять щекотали мне затылок, виски, и нос, и спину между лопаток. Так было уже несколько раз.

Дядя сказал, что так и должно быть, что с меня должно сойти десять потов! Вот когда сойдет десять потов, тогда я войду в норму, весь внутренне подсохну, стану легким и полечу с тяжелым рюкзаком за плечами, как на крыльях.

Но пока у меня не было никаких крыльев, во всяком случае, я их не чувствовал, ни о каком полете не могло быть и речи — я полз, как черепаха или как улитка; со стороны я, наверное, очень похож был на улитку, потому что рюкзак торчал на мне, как улиткин домик. В общем-то, мы действительно путешествовали по улиточному принципу, таща на себе свой домик — палатку. Правда, Порфирий, дядя и Чанг вовсе не были похожи на улиток — они двигались удивительно быстро, а уж Чанг и вовсе не был похож ни на улитку, ни на черепаху, потому что даже здесь, на крутом склоне, умудрялся носиться вверх и вниз как угорелый, высунув длинный язык, с которого капала слюна.

Между прочим: вы знаете, почему Чанг высунул язык, почему собаки вообще высовывают язык, когда им жарко? — потому что они не потеют. Собаки никогда не потеют, и никакие ручьи по ним не бегут, лишняя влага испаряется у них через рот. Я тоже хотел бы показать язык этому крутому склону, как Чанг, да еще иметь четыре ноги, чтобы легко бегать по горам, но об этом я мог только мечтать. А Чанг легко бежал вперед то рядом со мной — я шел сзади, то рядом с дядей, то рядом с Порфирием, который шел впереди, то опять возвращался, сбегая вниз мимо дяди ко мне, а потом опять бежал вверх к Порфирию:

19