Костёр 1968-03, страница 14

Домах погаснут огни и в деревне станет тихо, прихо- Мы насторожились — что это еще за испытания на дите сюда, к моему дому — на задний двор. Завтра храбрость?! Как бы нам не оказаться трусами, как бы будут самые трудные испытания — на храбрость. не опозориться...

На следующий день мы не могли толком ни купаться, ни играть. Ждали вечера. Как пройдут эти последние испытания и чем собирается пугать нас Партизан, храбрецы мы или трусы? А вдруг и в самом деле чем-нибудь страшным начнет пугать? И сможем ли мы скрыть свой испуг, если от страха душа уйдет в пятки и сердце готово будет разорваться?

Партизан пришел на условленное место позже всех — когда уже совсем стемнело. Последний экзамен был — ой-ой-ой! — какой страшный! Мы, оказывается, должны были по одному пройти по тропинке между лесом и кладбищем, забраться в колхозный огород и наворовать там огурцов!

Ночь темная-претемная, хоть глаз выколи! На небе ни звездочки, одни тучи, а до огорода полтора километра. А там — сторож! Вот ведь какое дело... Видно, правду говорит бабушка: «Не испытав всего в жизни — не умрешь!» Услыхали мы слова атамана и притихли, словно языки проглотили. Никто не решался первым идти к кладбищу. Пришлось снова просить Шафика одолжить нам его бельевую веревку, чтобы тянуть жребий. Бедняге Шафику выпало идти первым. Он, туже подпоясавшись своей веревкой, медленно двинулся в путь. -

— Быстрей возвращайся! — крикнул еллу вслед Партизан. — Кто долго будет ходить, тому — двойку! Слышишь?

За Шафиком была моя очередь. Я дрожал всем телом. И как было не дрожать? Ведь у меня не железное сердце! Я шел один-одинешенек по черному полю... В другое время я ни за что в жизни не пустился бы в такую опасную дорогу... Даже если бы отец пригрозил мне ремнем! Даже если бы мама пообещала: «Каждое утро буду печь для тебя гречневые блины, дорогой сынок!» Грозите, умоляйте — ночью я и близко не подошел бы к кладбищу. А вот сейчас... иду. Мама думает, что ее ненаглядный сладко спит... Эх! Иду я, а сердце вот-вот выскочит из груди — бьется тревожно и тоскливо... Верно говорит бабушка: «Эй, горшечник, станешь ты и башмачником, если придется!» Пропади она пропадом, эта Команда Борзых, сгинь, проклятое ружье! Ведь до сих поо не стрелял и ничего— не умер! Откуда только явился этот Партизан? И кто меня, дурака, за язык тянул проситься в команду? Знать бы заранее, что нужно будет пробираться темной ночью по тропинке мимо кладбища... А теперь поздно — назад не повернешь! Повернешь — опозоришься перед ребятами — ведь экзамен на храбрость!

Вот уже впереди едва заметны кладбищенские березки. Вокруг стало еще темнее. Вдруг в траве что-то зашуршало. Хоть и говорят, что летом нет в наших лесах волков, да кто знает? Может, и сейчас вот крадется за мной проклятый зверь...

Я опрометью бросился вперед. И вдруг вижу — с краю дороги, под деревом — огонь! Огромное пламя,— ну, прямо с шапку! Какое-то беловато-зеленое! Тут я вспомнил, как мне бабушка рассказывала сказку о ведьмах, собирающихся по ночам на кладбищах... В ушах у меня зазвенело, сердце дрогнуло. Уже не до огурцов мне было! Повернулся я и — назад! Словно ветер полетел! Гляжу — с обеих сторон тропинки надвигаются на меня черные тени, сотнями окружают меня... Что это? Волчья стая? От ужаса я заорал во все гор

ло!.. Повернулся и стрелой помчался обратно к кладбищу... Кладбищенский забор и то место, под которым ведьмы сидели, промелькнули мимо... Я вылетел на луг, кубарем скатился в крутой овраг и, добежав до огуречных грядок, без сил упал на землю...

Когда сердце мое, стучавшее в груди, как молот по наковальне, немного успокоилось и страх мой стал слабеть, я поднялся с земли и огляделся. Перед шалашом старика-сторожа, подбрасывая в темное небо искры, горел костер. Над огнем висел чайник, а сам старик сидел у костра и тянул какую-то нескончаемую песню. Увидав почти рядом с собой еще одну живую душу, я осмелел и начал ощупью искать огурцы на грядках. Скоро подол моей рубашки раздулся. «Хватит», — подумал я, очень довольный собой. За такую поживу имеющий голову человек не только «пятерку», но и «десятку» не пожалеет. Я встал и пошел по оврагу. Затем выбрался на наш Моратаев луг. Посвистывая, я пошел по давно исхоженной, хорошо изученной гладкой и широкой дороге. Скоро я уже очутился на своем конце деревни.

На улице — тихо-тихо. Ни собаки не лают, ни петухи не кричат. Лишь из лесу доносится крик ночной птицы да со двора слышится сопение коров¹.

Я как раз проходил мимо дома Насыра, когда вдруг заскрипели их ворота и кто-то вышел на улицу. Пригляделся я повнимательней и остолбенел — передо мной стоял Насыр! Тот самый Насыр, который сейчас должен был пробираться мимо темного леса! Я хотел спрятаться в тени забора и посмотреть, что будет дальше, но Насыр, видно, уже приметил меня, так как стал смотреть в мою сторону. Поэтому я спросил шепотом:

— Кто тут? Ты, что ли, Насыр?

— Я, — отвечал Насыр. — А ты кто? Сейфи?

— Я. Ты что тут делаешь?

— А ты чего?

Мы вышли на дорогу, и я увидел, что у Насыра рубашка вздулась не меньше моей.

— Только я отошел от дома Партизана, как в ног^ мне впилась заноза, — стал рассказывать Насыр. — Еле вытащил! Болит — терпения нет! Не дойти, думаю, до колхозного огорода... Вот и пришлось нарвать огурцов в нашем... А Партизану не все ли равно — какие огурцы. Метки на них нет!

— А я на обратном пути повстречал какого-то зверя — не то волка, не то лису, не разобрал в темноте, — пробормотал я в свое оправдание. — Погнался я за ним, вот и оказался здесь...

Мы уговорились никому о нашей встрече не рассказывать. Насыр вначале старательно прихрамывал, охал, а потом, увлекшись разговором, зашагал, пожалуй, шибче меня.

Мы оказались самыми удачливыми — больше всех огурцов принесли. Остальные ребята добыли по два, по три огурца, а двое и вовсе не пришли — словно сквозь землю провалились.

Партизан построил нас всех вдоль плетня и объявил:

— Этот экзамен вы все, кроме Раилэ и тех двух, без вести пропавших, сдали вполне удовлетворительно. Для Раилэ он был заменен другим... Она вместо экзамена принесет завтра... двадцать копеек... Так ведь, Раилэ, договорились? Что? После обеда принесешь. Ладно. А с теми двумя я по-своему поговорю, по... борзому. Да! Не позабудьте утром принести очередной

12