Костёр 1968-08, страница 28
СА ОЕ СТРАШНО РАССКАЗ Г о рис Раевский Рисунки В. Бескаравайного Самое страшное в ссылке — тоска. В этой гнилой, затерянной в болотах и снегах дыре тоска наваливается на ссыльного неожиданно— тяжелая, как могильная плита. Серая, как верхоянское, угрюмо нависшее небо. И сразу начинает казаться, что все — зря. Зря ты живешь на свете. Зря борешься с чугунным идолом — царем. Что всеми ты забыт. Что время остановилось. Что пять лет ссылки никогда не кончатся. И вообще — пошло все к черту... Человек, захлестнутый тоской, сидит в дымной вонючей юрте, сидит у камелька неподвижно, долгими часами не сводя с огня тусклых глаз. Неделями не выходит. Пропади все пропадом! Надоело. Хватит... От огня пышет жаром. А в углах — иней. Еще бы! Ведь за стеной такой мороз — даже ртуть в термометре на доме стражника — и та замерзла. А тут еще верхоянская полугодовая ночь, которая тянется утомительно, как бессонница, и кажется — нет ей конца. Словно живешь ты в погребе. И умрешь тут, в густой непролазной тьме. Самое страшное — что тсска заразительна. Она — как эпидемия. Перекидывается от «заболевшего» к здоровому и крушит наповал. И вот уже ссыльные перестают ходить друг к другу. И вспыхивают какие-то мелкие* противные дрязги, ссоры. И одному не хочется видеть осточертевшее лицо соседа. А другому невмоготу даже слышать голос недавнего друга-товарища. А третий — и вовсе запил. Пьет беспробудно уже вторую неделю... Да, скверно... Бабушкин шел по вихляющей между юрт тропинке. Вокруг столько снега, что юрты почти не видны. Только по дымкам да кучам навоза и отличишь юрту от огромных сугробов. А вокруг — тундра. Голая, без деревца. Вся засыпанная снегом. Ни кустика. Карликовые северные березки, стелющиеся возле самой земли, погребены так глубоко под снегом, будто и вовсе нет их. Толстой варежкой Бабушкин прикрыл рот. Так и дышал — сквозь варежку. Мороз лю 24 |
