Костёр 1969-06, страница 34

— Так бы и нам... — сказала тетя Надя.

— Улетим, Надя, наверняка улетим...

Воротясь домой, Владимир Ильич развернул

на столе большую, как скатерть, бумагу. Миня знал, что эта бумага, разрисованная линиями и кружочками, черными и красными — называется картой. Кружочки — города и села, черные линии — дороги, а голубые — реки.

— В первый год моей ссылки я решил даже не брать в руки карты европейской России и Европы, — говорил Владимир Ильич.— Такая, бывало, тоска брала, когда развернешь карту и начнешь рассматривать на ней разные черные точки. Та-ак, попасть бы нам, Надя, вот в эту точку...

— В Лондон?

— Или вот в эту...

— В Женеву?

— Да, да, в эту точку прежде всего. Но газету нашу будем издавать где-нибудь подальше от эмигрантского центра, чтоб она была хорошо законспирирована. Это чрезвычайно важно для связи с Россией, для переписки.

— А не обидятся Плеханов и все старики?

— Об этом я тоже думал. Но разжигать нашу «Искру» в Женеве, значит, самим же лить на нее воду. Ну, да мы уж слишком далеко вперед забежали. Как бы там ни было, я абсолютно уверен в одном:

«Наш скорбный труд не пропадет: Из искры возгорится пламя!..»

Забыв о карте, Владимир Ильич начал говорить о газете, часто повторяя слова: «искра», «искра», «партия». Что такое «партия», Миня знал. Когда Владимир Ильич хотел с кем-нибудь повоевать в шахматы, то говорил: «Сыграем партию?» Ну, а что такое «искра», это же каждому известно. Миня от искры однажды чуть не сгорел. Мать вышла из дому, а он стал возле печи, чтоб погреться. А полено в печи как треснет, как сыпанет искрами! Миня отскочил от печи, но не заметил, что одна искра попала на картуз. Учуял уж тогда, когда голову припекло. Снял картуз, начал махать им, а тот еще сильнее дымит и разгорается. Хорошо, мать вернулась, выхватила у него картуз и бросила в ведро, с водой. И теперь Миня знал, что с искрами шутки плохи. А мать сказала ему, что от искры может не только картуз сгореть, но и изба и даже село.

— А кто к вам приедет, — спросил Миня,— дядя Глеб?

— Нет, Миня, мы никого не ждем в гости.

— Так с кем же вы собрались партию в шахматы играть?

— Э, Миня, мы совсем не о той партии говорим,— сказал Владимир Ильич.

— А про какую же?

— Гм... Гм... Знаешь что, дружок, подрастешь немного, .я тебе тогда все разъясню. А пока давай лучше сыграем с тобой в шахматы.

ПРОМИНСКИЕ УЕХАЛИ

Проминский пришел празднично одетый, сияющий, как однажды в день веселый мая. Поздоровался и объявил:

— Завтра утром выезжаем.

— Очень рад за вас, Ян Лукич! — пожимая руку Проминского, сказал Владимир Ильич.— Очень рад, садитесь, пожалуйста!

— Э, не могу! Пани Тэкла, и я, и все дети наши просим вас к себе. И вас, пани Надия, и вас, пани Елизавета...

— А меня? — спросил Миня.

— И тебя! — подбросив Миню до самого потолка, сказал Проминский. — Может, ты поедешь с нами, а?

— Нет.

— Почему же?

— А на кого же я тут Владимира Ильича, и тетю Надю, и бабушку Елизавету оставлю? И маму еще?

— Ты очень хороший мальчик, Миня, — сказал Проминский. — Ну, собирайтесь, а то пани Тэкла уже ждет нас.

Когда пришли к Проминским, оказалось, Оскар уже там. На столе шумел самовар, пани Тэкла и все дети, как и их отец, были одеты по-праздничному. Они тихо, скромно сидели на лавке вдоль стены. Только Леопольд, как самый старший, помогал матери накрывать на стол. Миня подошел к Зосе, она подвинулась, освобождая ему место. Он примостился рядом с ней, положил руки на колени, сидел так же тихо и спокойно, как все. Миня помнил, сколько было интересного в день веселый мая, и ждал, что и сегодня будет также.

Но ничего особенного не происходило. Все сели вокруг самовара и говорили кто о чем. Вот тетя Надя глянула на Миню, на Зосю, на самовар и рассмеялась.

— Чего ты, Надя? — спросил Владимир Ильич и тоже посмотрел на Миню и на Зосю.

— Припомнилось мне, когда я была такой, как Зося, то лизнула языком самовар.

— Кипящий? — удивился Миня.

— Вот такой.

30