Костёр 1969-07, страница 38

Чем больше Сережка думал об утраченных В книжках он читал

радостях, тем сильнее тянуло его на улицу, в общество.

Сережка прикидывал всякие варианты, сам утверждал их и сам отвергал.

В конце концов он решил сделать пробную вылазку. Если спросят, почему он шпарит по городу босиком, можно выкрутиться. Сказать, например, что тапочки сдали в ремонт. Обещали починить утром, а потом закрыли мастерскую на переучет.

Мало ли что можно придумать!

Скажет, что вообще не переваривает обувь, :ходит босиком для закалки и воспитывает себя по системе йогов.

Сережка поглядел в зеркало, застегнул пуговицы на рубашке и отправился в вояж.

В ворота он не пошел. Там стояли свои мальчишки. Он перемахнул через забор, оглянулся и взял курс в центр города.

Изредка прохожие поглядывали на босоногого путника. Но от замечаний воздерживались и в переговоры не вступали.

Пока все шло нормально. Только возле кино «Спартак» какой-то дядька наступил Сережке на пальцы.

Но тут Сережка был сам виноват. Он полез в очередь за билетами, хотя в кармане у него "была абсолютная пустота и делать ему в очереди, в сущности, было нечего.

Сережка направил свои босые и израненные стопы в зоопарк. В заборе была приличная дыра, и мальчишки лазили туда бесплатно.

Возле зоопарка улицу залили новым черным асфальтом.

Он даже на вид был липкий и вязкий.

Сережка был человеком риска. Об этом знало пол-Воронежа.

И, конечно, он не пошел в обход. Он полез в черную липкую гущу. Вдобавок ко всему гуща оказалась нестерпимо горячей.

В такой смоле черти варили в аду грешников. Если, конечно, черти и ад когда-нибудь существовали.

Трудно передать все страдания и муки Сережки Покусаева. Описанию они не поддаются.

Целый час Сережка мыл ноги в кадушке под водосточной трубой, драил их песком и шершавым, как наждак, кирпичом.

Эксперимент удался только частично. На ступне остались черные пятна различной величины и формы. Отдаленно они напоминали острова в Японском море или шкуру леопарда.

Сережка тайком пробрался в дом и, окончательно подавленный и угнетенный, сел возле окошка. Ноги он спрятал под стул.

Он решил вообще удалиться от общества.

про отшельников и схимников. Они прятались от мира в кельи и

А

больше оттуда ни ногой. Примут мисочку через окошко, поедят и снова за свое — бухают поклоны или спят на жестком ложе, воспитывают из себя аскетов.

Подходящей кельи в доме не было. Была темная, пропахшая нафталином кладовка. Но туда не пустят. Кладовка была все время на замке. Там хранились от моли зимняя одежда и Сережкины ботинки.

Ну что ж, он будет сидеть на этом стуле. Тут он состарится, поседеет и отрастит длинную бороду. И тогда все посмотрят на него и поймут, какую они совершили роковую непоправимую ошибку. Пускай им будет хуже!

От такого окончательного, бесповоротного решения Сережка даже немного повеселел. Он сложил руки на груди и смотрел за окно в одну точку. Он окончательно порвал с миром, его суетой и соблазнами.

Сколько сидел Сережка, неизвестно. Может, час, а может, полтора. В глазах у него прыгали серые мурашки и с непривычки болела шея. Сережке уже давно надо было сбегать кое-куда. Но он крепился, потому что главное в жизни отшельника терпение и выдержка.

Мрачное уединение прервал стук в дверь. Это пришел друг Сережки Изя Кацнельсон. Изя был кудрявый, как баранчик из сказки. На носу у него сидели очки с толстыми стеклами. Глаза у него от этого казались большими и круглыми, как будто Изя смотрел из-за графина с водой.

— Ты чего тут сидишь? — спросил внимательно посмотрел из-за своего

Изя и графи

на.— Хватит сидеть. Пошли в кино.

Отшельник не переменил позы. На аскетическом лице, где скоро должна была появиться борода, не дрогнул ни один мускул.

— Меня кино не интересует, — ответил Сережка загробным голосом. — Теперь я буду сидеть тут.

34