Костёр 1969-08, страница 18

— Видите ли, какая ситуация... чтобы ввести вас в курс обстоятельств... Я в своем роде, как бы это поточнее выразиться, ну, единственный экземпляр в республике...

Так его даже мои родители не поняли.

— Неужели ваша арфа единственный экземпляр на всю республику? —удивились они.

Он вежливо улыбнулся, а голову склонил набок.

— Вы меня не совсем верно поняли, — сказал он, — единственный экземпляр в своем роде — это я сам, покорнейший ваш слуга... республика нуждается настоятельно в кадрах, не следует этого забывать... и... как вы сами, вероятно, смекнули... в случае моей ну, смерти, что ли, просто некому сесть за этот чудесный редкий инструмент... а у вашего сына руки... я имею в виду пальцы... вполне подходящие пальцы для подобного инструмента...

Рассматривая свои руки совсем с другой точки зрения, я подумал: быть бы мне чемпионом мира. Выдающимся боксером. Подойти к Рудольфу Инковичу, а значок чемпиона чтоб на груди висел. «Ну, как, — скажу я,— все играете на своей арфе? Только меня не трогайте, ясно?» Он посмотрит на меня, испугается и скажет: «Что вы, что вы, молодой человек! Разве я вас трогаю? Я вас совсем не трстаю, пожалуйста, что хотите делайте...» «Чтобы больше этого не было, — скажу я, — вам нравится — играйте себе на здоровье, а мне не нравится!» «Ничего и не было,— скажет он, — разве что-нибудь было, господи, безусловно, каждый человек должен заниматься своим любимым делом...»

Вот так я тогда подумал, смешно, конечно.

Я сижу за столом, а они сидят и на меня смотрят. Они смотрят на меня так, словно я сейчас встану и скажу: «Да, да, я вот сейчас поразмыслил и понял, что значит арфа, и я счастлив, что буду артистом». Но я этого не сказал, а просто сидел и смотрел на них. Я молчал. В таких случаях я всегда молчу. Пусть что хотят себе думают.

Отец стал по столу барабанить. Сидит и пальцами по столу барабанит. Барабанил, барабанил, потом говорит:

— Ну, тут все ясно. Возьмешь пропуск в оперу, слышишь? И будешь учиться делу.

Я посмотрел на отца и говорю:

— Слышу, а как же. Чего уж тут не слышать...-

Мать говорит:

— Я так рада!

А Рудольф Инкович:

— Ты еще втянешься. Будешь просить. — И стал чему-то смеяться.

Я не очень-то понял, куда я втянусь и

что буду просить, мне было уже безразлично. Никуда я, конечно, не втянусь и ничего просить не буду, это уж точно.

Отец похлопал меня по плечу, и Рудольф Инкович тоже похлопал.

Они начали о чем-то беседовать, а я встал из-за стола.

Отец подошел ко мне, обнял меня и говорит:

— Ты ведь слышал, сынок, в нашем городе всего одна арфа. Рудольф Инкович самый настоящий уникум. Он сам на свои собственные деньги приобрел этот инструмент. Потом, дай бог, сынок, купишь себе собственную арфу, как Рудольф Инкович... Будешь единственный в своем роде, совершенно единственный...

Я видел, как ему хотелось, чтобы я потом купил эту арфу, чтобы я потом играл в опере на этой арфе, чтобы я был такой же уникум, как Рудольф Инкович. Но мне безразлично было, что в нашем городе всего-навсего одна арфа, лучше бы ее совсем не было. Тогда никто не стал бы впутывать меня в это дело..-

Я не люблю арфу!!!

Так тоскливо, досадно, обидно!

Помешались все на этой проклятой музыке!

НЕ ХОЧУ Я УЧИТЬСЯ МУЗЫКЕ!!!

Нет, никто не хотел понять меня, никто! Я был один-одинешенек на всем белом свете, никто, никто не хотел поддержать меня.

Меня распирало от злости, я был возмущен, но что толку!

Отец дал мне денег в кино.

Это была замечательная картина! Мелькали мощные тела во весь экран, бил гонг

л '

(вот где музыка!), мелькали, сыпались удары (классные удары!), шли в бой боксеры, падали, вставали и снова шли (вот где сила!), летели за канаты (вот где да!), но побеждал один-единственный потрясающий парень, феноменальный.

Забылись все арфистские разговоры, как утренний туман.

«Во что бы то ни стало!—думал я. — Во что бы то ни стало!..»

Зажегся свет в зале, люди стали выходить, а удары гонга звенели еще в моей голове. Трах-трах! Есть... Пять-шесть-семь-восемь-де-вять! Аут!.. Внутри меня прыгает и скачет какой-то маленький зверек, и кажется мне: стою я в углу ринга, держась за канаты, бьет гонг! Я иду вперед. Раз! Раз! Раз!..

Я дернулся на стуле, и кто-то надавил мне громадной ладонью на голову, и густой голос сказал:

— Не лезь на ноги, чушка!..

14