Костёр 1969-08, страница 20

— Угощайся, ты об этом не пожалеешь, а если будешь курить — пожалеешь.

Я терпеливо слушал его. Я не курю и водкой не забавляюсь, и ко мне, наверное, все это не относилось. Я не взял леденец, и он убрал свою коробочку.

— Ну что ж, продолжим. Сидеть нужно так.

Он согнал меня со стула (стул в этой комнате был один), и сам сел на него. Он сидел ровно, а руки вытянул вперед. Он так сидел и слегка улыбался, будто был безумно доволен, что он так умеет сидеть. Потом он изящным движением тронул струны, и до того широко улыбнулся, что мне даже неудобно за него стало, очень у него была довольная улыбка, будто бы он миллион выиграл или звание чемпиона мира завоевал. А если он представлял, что эти звуки на меня настолько подействуют, что я захочу арфистом стать, то он глубоко ошибался.

Всю голову забил мне с этими правилами: как сидеть, как поднимать руку, как опускать. И по спине меня хлопал, чтобы я не гнулся. Арфисты, говорит, как лебеди должны выглядеть, как самые благородные птицы на земле.

— Видал лебедей? — спрашивает.

— Ну, видел, — говорю, — кто же их не видал.

— То-то!

За ухо меня потрепал и говорит:

— Когда приходить, помнишь?

Я стал вспоминать, когда мне приходить в следующий раз, а он говорит:

— Не опаздывай.— И еще раз за ухо меня дернул. Как будто я маленький.

Я попрощался с ним и пошел. Да только сразу мне не пришлось уйти. Проходить-то ведь через оркестр. А там у них репетиция продолжалась. Я стоял и ждал, когда репетиция кончится. По сцене опять всадники гарцевали, только их не видно было. Слышно, как пол трещал и стучали копыта. Крепкая, должно быть, сцена. Я боялся, как бы Рудольф Инкович снова меня за арфу не посадил, мало ли что ему в голову придет. Забыл, скажет, еще кое-что объяснить.

Меня прямо страх брал. Скорей бы выйти. А Рудольф Инкович уже тут как тут, рядом стоит.

— Красотища-то,— говорит, — какая, а?

— Где? — спрашиваю.

16