Костёр 1969-08, страница 29

чено. С ворованным нас могут задержать. Нужно возвращаться другим путем. Но каким? Он„ Гарик, еще подумает, каким путем возвращаться обратно.

Грабеж, короче говоря. Скатились, докатились, допрыгались, дожили.

— Послушай, — спрашиваю, — откуда ты знаешь, что через оперу по крыше добраться можно?

— Ха! Как мне не знать, — отвечает, — если я у Велимбекова позировал в его картине. Когда я уставал, он мне разрешал на крышу в окно вылезать, поразмяться. Пока я у него позировал — все крыши облазил.

Я сразу представил его разгуливающим по крышам. Ни стыда ни совести. Бывал в гостях у человека, а теперь его грабить собирается.

Ведь ему нисколько краски не нужны, а он и не задумывается, вперед — и никаких гвоздей! А мне краски нужны до зарезу, я не человек без них, ничего не значащая личность, а задумываюсь, как дурак. Так и буду ходить задумчивый всю жизнь.

— Послушай, — спрашиваю, — а ты хоть раз через оперу проходил? Ты уверен, что можно через оперу пройти? Может, ты только на крыше разминался?

Он обиделся.

— Однажды, — говорит,— я от Велимбекова прямо в оперу ушел. Позировать закончил— и в окно — «Севильский цирюльник». «Севильского цирюльника» смотреть не стал, а только в буфете лимонаду выпил и домой.

— А другим путем никак нельзя? — спрашиваю.

— Можно по воздуху. Фьють — и там. Ага?

— Понимаешь, — говорю, — опера мне ненавистна... объяснять долго... Не хочется мне там, короче говоря, появляться... педагог мой может встретиться, и прочее... Непременно снова в оперу, а? Как бы миновать это заведение, неужели никак нельзя?

Он думал, думал, потом говорит:

— Да плюнь ты на оперу! Чего тебе о ней думать? Ну, играют там, поют, и пусть. Мы же не в зал с тобой идем, а на чердак. Твой педагог на чердаке сидит, что ли? Они там своим делом занимаются, а мы своим. Нам бы только на чердак пробраться и плевать нам на всю их музыку, «Севильских цирюльников», оркестры и прочее. Нам даже лимонаду ихнего не надо. Выпьем с тобой лимонаду в другом месте.

* * *

Уже стемнело, Гарик достал шнур. В мастерской Велимбекова горел свет, и мы сели

в скверике на траву. Гарик вертел в руке шнур, как лассо.

Толпился народ у входа в оперу. Гарик не переставая вертел лассо, яростно плюясь сквозь свои редкие зубы. Вид у него был решительный, готовый ко всему. Над входом, на лепном балконе, стояли люди, свесившись вниз, глядя на толпу.

— Может, он там ночевать собирается,— сказал Гарик.

В глубине души мне хотелось, чтобы он остался ночевать, все тогда перенесется на другой раз, а там видно будет.

В мастерской потух свет, и я сразу почувствовал сильное волнение. В роли вора мне еще бывать не приходилось.

Заслуженный художник вышел не сразу. Мы вскочили, как только его заметили, и даже проводили его до угла.

— Когда мне пятьдесят два года стукнет,— сказал Гарик, — я тоже буду заслуженным художником, будь здоров!

— А ребятки тебя ограбят, — сказал я.

— Шиш! — заорал он. — Понял? Шиш! Я их всех тогда... Я им голову оторву! — Разволновался, как будто его грабить собираются, а не он.

— Как бы нам голову не оторвали, — сказал я.

4 «Костер» № 6

25.