Костёр 1969-08, страница 26
Трагичное и страшное нахлынуло на меня, когда я увидел большой золотой кусок арфы, катившийся по полу между пюпитрами... Я встал, схватил Ирку за руку и помчался, раскидывая пюпитры в разные стороны, и грохот стоял ужасный, будто пушки палят со всех сторон... Мы мчались по освещенному залу, чуть не сбили какую-то старушку, мчались туда, к выходу, на улицу, и было страшно. Я понимал— случилось несчастье, и понимал, что убежать от всего этого вообще нельзя, но убежать сейчас, сию минуту — вот что я хотел. Мы выскочили на улицу. Весь день я болтался по городу, куда я только не ходил! Ирка сразу домой пошла, а мне в школу нужно было идти, но я в школу не пошел. К вечеру, когда темнеть стало, решил в какое-нибудь кино пробраться, есть у нас один кинотеатр, народ выходит, а ты навстречу им продираешься. Продерешься сквозь всю эту толпу, а потом в сторону и по лестнице бегом. Опоздал к концу сеанса. Поболтался-поболтался по улицам и домой направился. Влез по выступам стены на балкон. Настроение у меня было такое —хуже не бывает. Смотрю в нашу родную стеклянную дверь, оценивая домашнюю обстановку. Вижу мать и отца. Сидят они за столом, а мать плачет. Тогда я открыл дверь и на цыпочках вошел в комнату. * * # Мать ахнула от неожиданности. Отец сидел спиной к двери и не заметил, как я вошел. Он обернулся, и я увидел его лицо. Абажур у нас желтый и старый. Он освещал стол, а они за столом сидели. Они тоже были желтые, и стол желтый, а лицо у отца было такое худое! Или я не замечал раньше, что он такой худой? Руки отца лежали на столе, костлявые, худые руки. Он глянул на меня и отвернулся, как будто естественно, что я вышел из балконной двери, м как будто он ничего не знает про арфу, и ничего нет странного, что меня целый день дома не было. Он к моим штучкам привык, не в диковину они ему были. Но все-таки я думал: он сейчас вскочит, кинется на меня — я был на все готов. Он отвернулся, как будто ничего вообще не произошло. Он в последнее время как-то спокойнее стал. Отец работал много. Он водил экскурсии по городу, показывал разные исторические памятники, городские достопримечательности. Вечером читал лекции, домой он всегда воз вращался поздно, усталым. Сейчас эта усталость мне особенно в глаза бросилась, раньше я его таким усталым не замечал. Неблагодарным и виноватым чувствовал я себя, глупой и досадной представлялась мне вся эта история с арфой... Но я не мог изменить того, что уже произошло. Я смотрел в пол. Мне стало жалко отца, жалко мать и себя самого, который попадает все время в какие-то дурацкие истории. — Нужно начать новую жизнь, — слышу я голос отца. Ну, конечно, новую, я и думал о новой жизни! — ...Что ты наделал? — слышу я голос отца. Да, наделал, конечно, натворил, наделал... — Зачем ты это сделал? Зачем я это сделал? Разве могу я ответить на этот вопрос? Зачем я это сделал? Не знаю. Ничего я СПЕЦИАЛЬНО не делал... — У арфы оторвана... арфа разбита... отменен спектакль... я должен платить за арфу... нечем мне платить... хорошо, если этим кончится... ты понимаешь?.. Отец говорит устало, медленно. Слова хлещут меня. Зачем я это сделал... зачем я это сделал... зачем я это сделал... * * * В школу я несколько дней не ходил. Мать в школу вызвали, разную там чушь плели, противно слушать! Будто она во всем виновата и мой отец. Да при чем они? Они-то тут при чем, вот тоже! Сваливают на моих родителей, когда спрашивать надо только с меня. Ну что они со мной могут сделать, ну что? 22 |
