Костёр 1969-08, страница 27

Мать еще надумала к секретарю горкома комсомола идти, да при чем тут он? Ну что он сделает? Что? Я ему объясню то же самое, что я уже сто раз всем объяснял. Поговорит он со мной, ну а дальше что? Я ему свою точку зрения выскажу и дело с концом.

А про учителей я ничего плохого сказать не могу, особенно про директора. Он изумительно ко мне относится. Когда год окончился, у меня сплошь двойки были. Я и говорю директору: «Значит, меня не допускают к экзаменам?» Он, представьте себе, отвечает: «Если ты сможешь сдать, милости просим, я допускаю тебя к экзаменам». Свой в доску! Я, верно, сам подкачал, говорю: «Нет, не смогу сдать». Он говорит: «И я так думаю, ты не сможешь сдать». Я говорю: «Так что же мне делать в таком случае?» «Оставайся на второй год, я не хотел бы, чтобы ты от нас уходил». Он всегда старался, чтобы я хоть что-нибудь ответил по его предмету, ему нравилось, какие я стенгазеты рисовал. Талант, говорит, у человека, ничего не скажешь! Он, бывало, долго меня отвечать зовет, даже в классе смеяться начинают, а я сижу и повторяю: «Я не знаю, я ничего не знаю». «Ну хоть что-нибудь-то ты знаешь, — говорит, — не может быть, чтобы ты ничего не знал!» «Честное слово, ничего не знаю», — я ему твержу. «Ну,

ври больше, — говорит, — так я тебе и поверил, иди, иди отвечать». Вставать неохота, к доске идти до того лень, а он своего добьется. Упросит и какую-нибудь ерунду спрашивает, к примеру: как звали Пушкина. Или фотографию Маяковского покажет: кто это такой? Ну, ясное дело, отвечаю: Маяковский. Он меня хвалит: «Ну, вот видишь, молодец!' А ты не хотел отвечать, ах ты, все очень просто». Ребята смеются, да и я смеюсь, еще бы не смешно! А он серьезный: «Ладно, ладно,— говорит, — ишь, тоже мне весельчаки!» Не хотел показывать, что вроде ни за что тройку мне ставит.

Иногда разозлится и как закричит: «Забирай свои книги и марш, чтобы духу твоего не было! Как шкаф, как стул, как табуретка здесь сидит!» А потом ничего. Ладно, говорит, сиди, школу-то тебе нужно закончить...

Замечательный директор, просто хороший человек. Начнет рассказывать про гражданскую войну, про разные истории, приключения, так весь урок и пролетит. С раскрытым ртом его слушали. У него ноги одной не было, входит в класс, а протез скрипит вовсю, и жил здесь же, в школе, на первом этаже, вход с улицы Грибоедова. Как только пустой урок, учитель заболел или еще что, он является, начинает рассказывать свои военные приключения. Я к концу года по всем предметам двойки заработал, а по его предмету у меня все-таки тройка была. Он ни за что мне двойку ставить не хотел — во какой был человек!:

В начальных классах я учился здорово. Меня всем в пример ставили, на всю школу хвалили. И мать с отцом были довольны. А после я повернул круто, стал совсем плохо учиться. У меня своя точка зрения выработалась. Не потому, что зазнался, тут совсем в другом дело. Когда я учился здорово, я был, в общем, доволен, мне нравилось, считал, не каждый может учиться здорово. Я всегда поднимал в классе руку, когда спрашивали. Я на все мог ответить, такого не было, чтоб я ответить не мог. Я мог любую задачу решить в два счета. И писал я всегда без ошибок. И запоминал все здорово. Учитель на уроке рассказывает, а я все и запоминаю, И домашние задания я всегда выполнял добросовестно. Так вот. Я сначала учился здорово, а потом вижу, не я один, а две-три девчонки тоже на отлично учатся. И не хуже меня, представьте себе, учатся. Вера Машенькина, Катя Грохо-това, Фаня Лившиц... Они все уроки знали и поднимали руки, когда их спрашивали. Я поднимаю руку, и они поднимают, и еще кое-кто поднимает. И тут меня зло взяло. Ничего нет особенного, значит, каждый может урок как

23