Костёр 1969-08, страница 57

ВОРОНКО

бывальщина

Консш. Копичев Рису пни Т. JKceno фонтов а

У моего опекуна был конь, умный, послушный, безответный труженик — Воронко. Воронко приглянулся мне с первого нашего знакомства. Я, десятилетний отрок, впервые стал запрягать Воронка, уже семь лет ходившего в упряжке.

Так что мы с ним были сверстниками. Воронко, к моему изумлению, не то чтобы стал отказываться от запряжки, наоборот — склонил и сам просунул голову в хомут. Я поправил шлею и благодарно погладил Воронка по морде. Он понял это, как мое желание быть с ним в дружбе. И не ошибся. Запряг я его с первого раза без помехи. Правда, супонь затянул слабовато. Воронко и на это не сетовал, понимал, что я еще не обладаю достаточной силой стянуть и засупонить хомут до отказа. Запряженный в розвальни, повез меня Воронко на лесопильный завод за дровяными отходами. Там я натаскал горбылей и реек, сложил на розвальни, завязал и, усевшись на воз, благополучно привез дрова домой...

С этого началась наша дружба.

Потрудились мы с ним немало. Бывали во всяких поездках, и дальних и ближних. Осенью и весной водил я Воронка на перековку. Он покорно заходил в станок, стоял попеременно на трех ногах, пока кузнец прибивал подогнанную по размеру копыта подкову. С новыми подковами, на всех четырех Воронко чувствовал себя веселее. Он пробовал бежать рысью и вскачь без принуждения. Я встряхивался на его хребтине, ситцевая рубашонка парусила от быстроты бега.

В сохе он ходил по всем правилам: спокойно, без рывков. Умей только держать рогаля на уровне, не запускай сошники глубоко, не кривляйся, шагай прямо, и тогда для Воронка безразлично, кто за сохой — старик слабосильный или подросток неопытный.

Тяжеловат был труд пахаря. Еще тяжелей труд коняги. Но все это было должное, необходимое и неизбежное.

Там, где ныне на широком участке поля

тарахтит в дымке трактор, раньше на нашей вологодской узкополосице трудилось полсотни пахарей и лошадей.» Ускорен и облегчен труд на пашне, на земле, и лошадь, наш верный слуга, уходит в прошлое, оставаясь в доброй памяти благодарного земледельца...

И в моей памяти сохранились обрывки воспоминаний о безупречном друге.

Были промежутки времени, когда Воронко отгуливался в поскотине целыми неделями на подножном корму. Наверно, ему не казалось скучно; на пастбище многие ему знакомые и обласканные лошади нагуливали себе силу, держась все вместе табуном.

Я приходил по надобности за Воронком. И стоило только издали сказать ему понятное слово «трпсссо», он узнавал меня по голосу, выходил из табуна навстречу.

За время поездок за дровами, за кормом или на мельницу, я приучил его понимать, кроме «трпсссо», еще пять слов: «право, лево, стой, тихо и грабят».

Мне не надо было, идя рядом с возом, тянуть за вожжи; скажешь — «лево», пойдет влево, скажешь — «право», пойдет вправо. Вместо лошадиного «тпррру», он усвоил слово «стой», а если крикнуть — «грабят», он мчался, сколько хватало силы.

Мой опекун дивился «образованности» Воронка и любил этим похвалиться перед соседями. Безлошадный бобыль Паша Петрушин не удивлялся и не в угоду Михайле говорил:

— Подумаешь, какое диво! А ты видал, что вытворяют казацкие лошади? Всякие тан-цы-манцы выкомаривают. Твой Воронко казацкой лошади в лакеи не годится...

Может быть, это и так. Воронко не проходил курсов казацкого коня. Да и не подходящ он был для службы царской.

В войну четырнадцатого года Михайло водил Воронка на приемный пункт.

Начальство приказало явиться с лошадьми. Кони, как и люди, требовались на войну в огромном количестве.

53