Костёр 1972-03, страница 33

что пастух из него пока никудышный, и совсем его не боялись. Это он их побаивался.

Казалось бы, простое дело — коров пасти, ан нет, совсем не простое, да еще на партизанском острове. У каждой рогули свой норов, за каждой надо в оба глядеть, чтобы в трясину не забралась — спасай ее тогда! А еще за небом наблюдать надо, прислушиваться, не летит ли фашистский разведчик. Как только донесется звук мотора, приходится стремглав загонять коров в густой сосняк. Но вражеский самолет чаще всего бесшумно появлялся, с выключенным мотором, и Вацлав старался не выпускать коров из сосняка, хотя в сосняке им несподручно пастись, да и травы там маловато.

Так прошел апрель, наступил май, теплый, с грозами. Все реже и реже появлялся над партизанским островом вражеский самолет-разведчик, все чаще проносились над пущей советские самолеты, шли бомбить фашистские тылы, и коровы теперь в открытую ходили по острову, не жались в сосняке, и стали они теперь сытыми, гладкими, бока у них лоснились, головы они поворачивали важно, и вымя у каждой чуть ли не по земле волочилось.

Вацлав к тому времени самым настоящим пастушком заделался и никто над ним не смеялся — ни Микола Букрей из второго взвода, ни кто-либо другой. Коров же Вацлав даже полюбил, каждой кличку придумал — Лысуха, Пеструха, Бурёнка, Малина, — каждой. И они привыкли к нему, признали его власть над собой, вели себя послушно. Молока они давали много, каждый вечер Вацлав помогал бойцам из хозяйственного взвода грузить на подводы молочные бидоны для госпиталя партизанской бригады, и доить он тоже помогал, и траву косить научился, чтобы на ночь коровам корму в загон подбрасывать. Словом, все шло славно.

Лишь одно портило Вацлаву настроение: такой у него был замечательный карабин, а выстрелить из него причины не было. Стрелять просто так, ради забавы, в расположении лагеря категорически запрещалось, выстрел — это тревога, а за ложную тревогу полагалось суровое взыскание. Так что Вацлав мог только играть своим карабином, как будто он и впрямь игрушечный, а не настоящий.

Коровы паслись, а Вацлав залегал за сосной, целился в макушки сосен, в поваленные стволы старых елей и стрелял так: пах! бах! пах! бах! бах!

Выпустит воображаемую обойму и, пригнувшись, как под огнем, перебегает от сосны к сосне — атакует. Только эти свои бои он начинал, когда никого поблизости це было, особенно Миколы Букрея из второго взвода. Вот тут уж он пристыдил бы Вацлава: партизан, при

оружии, а в войну играет, как будто ему настоящей войны мало, как будто не схоронили недавно троих разведчиков отряда, убитых в бою под Ивенцом... Поэтому Вацлав и старался, чтобы никто не видел, как он воюет.

После «боя» Вацлав чистил шомполом ствол карабина, вынимал из магазинной коробки обойму и три запасных патрона из сумочки, протирал патроны полой свитки, выстраивал их на пеньке, как оловянных солдатиков — восемь тупоносых пуль, восемь чьих-то смертей тускло отсвечивали латунным покрытием...

А еще Вацлав учился: каждый день листал книжку, которую мама раздобыла невесть где — «Мертвые души» Н. В. Гоголя. Книжка эта показалась Вацлаву скучной, все про каких-то помещиков, и ни слова про войну, но мама говорила, что Вацлав просто не дорос еще до этой книжки, что он еще маленький, а когда вырастет, поймет, что «Мертвые души» — великое произведение русской классической литературы. И еще она говорила, что в данном случае это не просто книжка, а учебник, по которому Вацлав должен изучать русский язык, и время от времени устраивала ему экзамен на разбор предложений и по устному, — по устному он должен был читать наизусть отрывки, с выражением.

— Мы с тобой далеко вперед забежали, — говорила мама, — в старшие классы, «Мертвые души» только в восьмом проходят, но ничего — на войне как на войне, месяц за год можно ачитать. А ну, читай отрывок про «птицу-тройку»!

И Вацлав читал про «птицу-тройку»: «Эх, кони, кони, что за кони! Вихри ли сидят в ваших гривах?» Это место ему нравилось, потому что напоминало о его мечте промчаться на лихом коне вместе с разведчиками отряда, чьи кони тоже «заслышали с вышины знакомую песню, дружно и разом напрягли медные груди и, почти не тронув копытами земли, превратились в одни вытянутые линии, летящие по воздуху...» И хотя кони у партизанских разведчиков были самыми обыкновенными крестьянскими лошадками, Вацлаву казалось, что это про них написано у Н. В. Гоголя...

Но вдруг все кончилось: и пастушество, и заготовки травы, и «бои» среди тихих сосен, и не пришлось больше в сотый раз читать отрывок про «птицу-тройку». Началась блокада, последняя карательная операция, которую фашисты предприняли против партизан Нали-бокской пущи. Гитлеровская армия отступала, и для того, чтобы обезопасить на путях отступления свои тылы, фашистское командование бросило на пущу несколько эсэсовских дивизий. Ведь партизаны Налибоки контролировали все переправы через реки, все проселочные дороги и мосты.

©