Костёр 1972-03, страница 31

Вацлаву было девять лет, когда он ушел в партизаны. Правда, не один, а с мамой. Его мама сперва была подпольщицей, служила по заданию подполья в Минской городской управе, которую создали фашисты, и доставала для подпольной организации различные документы: паспортные бланки, справки, ночные пропуска, или, как их называли, аусвайсы.

Долго она водила фашистов за нос, но в декабре сорок третьего года гестаповские шпики что-то пронюхали, она заметила за собой постоянную слежку, над ней нависла угроза ареста. И тогда руководители подполья решили переправить ее в партизанский отряд — вместе с Вацлавом.

Отряд этот базировался в Налибокской пуще, на острове, расположенном среди заснеженной трясины. Кругом были топи, зыбун, коварное торфяное болото, даже зимой оно не везде промерзло — в иных местах партизанские лошади проваливались в него по брюхо.

Поперек острова тянулся бугор, поросший соснами и елями, и на том бугре вырыты были партизанские землянки. В одной из таких землянок и стали жить Вацлав с мамой. Понятно, не вдвоем, в землянке размещался целый взвод — сорок восемь бойцов.

Вдоль стен землянки, справа и слева, тянулись нары, устланные еловыми лапками, а посередке стояла глиняная печка-мазанка. Место на нарах Вацлаву отвели рядом с мамой, в самом углу, и отгородили его ширмой из одеял. Но Вацлаву чаще всего приходилось ночевать одному, а днем сидеть у печки, дрова в нее подбрасывать, следить, чтобы хорошо сохли развешенные на веревках портянки — партизанам надо переобуться, -когда они вернутся с задания.

А на задания взвод уходил чуть ли не каждую ночь: то в засаду, то на железную дорогу — рельсы рушить, то охранять партизанский аэродром. И мама вместе со всеми ходила. Она теперь была одета в стеганые ватные штаны и телогрейку, носила тяжелые кирзовые сапоги и шапку-ушанку с алой ленточкой. А на груди у нее висел автомат.

Ушанка с алой ленточкой у Вацлава тоже была, и сапоги ему пошили в партизанской мастерской, и ладный кожушок справили, и брюки-галифе перешили из трофейных немецких. Так что выглядел он заправским партизаном, только вот оружия у него не было. Не выдали.

Но пришел апрель, выглянула на партизанском острове молодая травка, зарозовели сережки краснотала, выползли на трухлявые пни рыжие муравьи. Без устали чирикали желто-зеленые чижи, хохлатые синички тенькали,

замелькали в соснах красные шапочки желны. Небо над пущей удивительно голубое, чистое, макушки сосен покачивались в этой безмятежной голубизне спокойно и задумчиво, — могло показаться, что нет никакой войны, никаких фашистов. Но вдруг появлялся над островом фашистский самолет-разведчик, опускался почти до самых макушек сосен — искал партизанский лагерь. Где-то далеко-далеко шумел, как ливень в густой листве, эшелон, протяжное лесное эхо доносило звук далекого выстрела, тяжело ухали взрывы, как будто вздыхало какое-то чудовище. Вздыхала война...

В один из таких обычных дней в землянку, где жил Вацлав, зашел адъютант командира отряда.

— Партизан Санько, — сказал он строго, без улыбки, — вас просят зайти в штаб!

Вацлав проворно вскочил с березового чурбака, на котором сидел возле печки и мастерил ивовый свисток, одернул на себе домотканую деревенскую свитку, поправил на голове картуз, — с приходом тепла пришлось расстаться с кожушком и ушанкой, — шмыгнул носом.

— Есть зайти в штаб!

В штабной землянке было светло и уютно. Стены и потолок были забраны парашютным шелком, на полу лежала шкура бурого медведя, слева от входа стояли два топчана, покрытые домоткаными дерюжками, справа — широкая дубовая скамья. На скамье сидела мама Вацлава и улыбалась. Она очень весело улыбалась и ласково поглаживала ствол лежавшего у нее на коленях автомата, так ласково, словно это был не автомат, а котенок. Но Вацлав сделал вид, что не замечает мамы. Он четко подошел к дощатому столу, за которым сидел командир отряда, взял под козырек и доложил:

— Товарищ командир отряда, партизан Вацлав Санько по вашему приказанию явился!

Командир привстал, через стол протянул Вацлаву руку.

— Здравствуй, Вацлав. Садись.

Вацлав сел на стоявший рядом самодельный табурет, и командир тоже сел, положил на стол большие крестьянские руки, улыбнулся.

— Ну, что, Вацлав, надоело тебе по лагерю без дела слоняться?

Вацлав вздохнул и промолчал. Он смотрел на командира, на его медаль «XX лет РККА» — серебряный кружочек на выцветшей гимнастерке — и щурился от солнца, — оконце землянки в торцовой стене, над голо