Костёр 1972-03, страница 48

Конюшня Труцци во главе с ее руководителем погрузилась на пароход и отбыла в Лондон.

А затем триумфальный успех по циркам европейского континента. Париж, Брюссель, Мадрид...

И везде в афишах Вильяме Труцци именовал себя русским артистом.

Репортеры буржуазных газет осуждали Труцци. Многие притворно недоумевали. Знаменитый артист, да еще итальянец по происхождению, что у него общего с большевиками? Неужели Вильяме Труцци вернется в СССР?.. Особо бесновались белогвардейские писаки. Ведь именно они объявляли, что в России всех лошадей давно съели, а артисты там не считаются за людей.

— Да, — ответил Вильяме Труцци газетчикам. — Я зарабатываю в Европе столько, сколько мне никогда не заработать в Советской России. Мне здесь выгодно выступать. Но нигде, кроме советского цирка, нет условий, чтобы создавать новое и не страшиться краха в случае неудачи. Нигде в мире нет такой требовательной и благодарной аудитории, как у меня на родине. - И Труцци возвратился домой.

... Для разного жанра цирковых номеров нужны разные лошади. Джигитам — горячие скакуны. Крупные низкорослые лошади удобны в паре для балетных номеров и езды жокеев с акробатическими трюками и групповыми пирамидами. Тяжеловозы с широким крупом нужны для конного жонглера или иного номера, исполняемого на панно — твердой овальной площадке, заменяющей седло.

Как-то в Казанском цирке мне пришлось выступать в одной программе с артистом Якубовским. Он не держал большой конюшни, его лошади не отличались красотой или особой породой. Якубовский не обладал и яркой артистичностью, но работа его удивляла всех, кому ее пришлось видеть.

На манеж выходила свободная от сбруи лошадь. За ней появлялся Якубовский. Он не походил на дрессировщика и не держал в руках шамбарьера. Поклонившись публике, артист перешагивал барьер и усаживался в свободное кресло в первом ряду. Стоя в центре манежа, лошадь чего-то ждала. Ждал и весь цирк. И вот тут и происходило удивительное. Казалось, Якубовский разговаривал с соседом по ряду. Что-то негромко объяснял ему, сопровождая слова жестами. На самом деле это были знаки команды. Непонятно, каким образом лошадь могла их видеть и слышать, но она выполняла все его приказания. Совершала круги, садилась и вставала, подходила к Якубовскому и кланялась ему, вальсировала... Словом, делала все, что он хотел. Насколько я знаю, другого подобного конного номера в цирке не существовало.

Выступали в цирке и лошади-математики. По желанию публики они делали простейшие сложения и вычитания. Выступали и лошади-няньки, катавшие по манежу детскую коляску и вынимавшие «ребенка», когда это было нужно.

Ну, а лошадь-клоун? Бывает такое?

Представьте — бывает.

Множество лет исполнялась клоунада «Лошадь в кровати». Лошадь, одетая в штаны и подобие пиджака, выходила на задних ногах на манеж, где стояла огромная кровать, возле нее — широкое кресло, а на тумбочке— горящая свеча. Лошадь умудрялась стащить с себя зубами одежду, предварительно развязав тесемку штанов. Затем укладывалась на кровать, натягивала до головы

одеяло и фыркала на свечу, чтобы потушить ее. Исполнялись клоунады «Лошадь в ресторане», «Лошадь-покупатель» и многие другие.

Лошадь в большой мере отличается от других животных своей хорошей памятью. На этом и основывается искусство ее дрессировки. Потому так необходимы в цирке повторы — ежедневные репетиции.

Но случается, что хорошая память порой уже мешает коню.

В одном периферийном цирке лошадь, отслужившую свое на манеже, начали запрягать в пролетку, в которой разъезжало цирковое начальство. Все было хорошо, пока лошадь бежала по прямой, но на поворотах она по старой привычке начинала кружить. Заставить ее снова идти прямо стоило больших усилий. В конце концов дирекция цирка отказалась от езды на бывшей «артистке».

Когда во время представления видишь несколько подобранных по масти и росту, одинаково расчесанных, дружно исполняющих различные перестроения лошадей, не приходит в голову, что у каждой свой характер— одна старательна, другая упряма, третья с ленцой или с норовом. Чтобы добиться единства и гармонии движения лошадей, дрессировщик должен знать каждую, как знает своих учеников хороший учитель. А главное— лошадь надо любить.

Я очень ценю искусство Бориса Павловича Манжёлли. Потомственный конник, отличный дрессировщик, наездник и исполнитель танцевальных номеров на лошадях, он несколько лет выступал с конной группой в Ленинградском цирке и стал у нас, что называется, своим.

Послушаешь, бывало, Бориса Павловича, как он говорит о конях, и кажется — речь идет о людях с разными характерами. Манжелли наблюдал их с детства, и от него не ускользали ни забавные, ни трогательные черты.

— Помню, в конюшне отца были оригиналы, — рассказывал как-то Борис Павлович. — Вот Кардинал, например, славился пристрастием к блюдам, казалось бы, неподходящим для лошади. С удовольствием ел украинский борщ. Другие лошади обожают сахар, а Кардинал с наслаждением уплетал и селедку. А конь Бедуин, напротив, был невозможный сладкоежка. Он был очень дружен со своими «коллегами», и при содействии соседа ему не раз удавалось отстегнуть карабин и выйти из стойла. Бедуин проникал в пустующие во время работы цирковые фойе, куда вел его тонкий нюх. Там Бедуин довольно ловко вытаскивал из урн и поедал вафельные стаканчики с остатками мороженого.

Из рассказов Бориса Павловича мне особенно запомнилась одна история о старой цирковой лошадке.

Она уже не выступала на манеже, но и расстаться с ней было нелегко. Конюхи и артисты ласково относились к «пенсионерке». Из буфета ей приносили пряники и конфеты, кормили с руки. Но лакомства мало радовали недавнюю артистку. Ей хотелось на арену, и когда туда, расчесанные и разукрашенные, отправлялись ее соседи по стойлам, старая лошадь печально смотрела им вслед. Она тосковала по музыке, движенью, Щелканью шамбарьера. Ночью, когда цирк засыпал, «пенсионерке» иногда удавалось освободиться от привязи. Тогда она потихоньку пробиралась на манеж и там, в слабом свете дежурных лампочек, повторяла все, что умела. Бегала по кругу, вальсировала, останавливалась и качала головой, ожидая привычных аплодисментов от пустых рядов.

— Антракт!

Гаснут яркие световые софиты. Манеж и ряды — словно в тени после яркого солнца. Зрители поднимаются с мест и направляются в фойе. Зал ожил, закипел как муравейник.

IF ф * * * Ф •

Забегали униформисты. Сейчас они будут устанавливать на манеж клетки. Все второе отделение отдано выступлению хищников. Сейчас последняя гастроль Вальтера Запашного с его смешанной группой обитателей да

лекой Африки. Помощники дрессировщика почти вплотную к форгангу подкатили вагончики со зверями. Отсюда они пойдут на манеж по клетке-тоннелю. Слышен рев возбужденных зверей.