Костёр 1972-05, страница 59

ПО УЛИЦЕ

ШАГАЕТ ВЕСЕЛОЕ

ЗВЕНО,-

И есть в нем, как во всяком звене, свои заводилы и свои тихони. Кого-то в нем как правило хвалят, а кого-то и прорабатывают на совете отряда.

И тут важно хвалимому не заноситься, не считать, что если у него тетрадки позавчера были чистые, то он уже навеки лучше всех.

А тому, кого поругали, важно не раскукситься. Не решить, что теперь уже и дальше все в жизни пойдет снежным комом, неудача на неудачу. Нужно спину выпрямить, зубы стиснуть и недостатки свои исправить.

И тогда из тебя может получиться человек совсем не хуже, чем из соседа по парте, круглого отличника.

Примерно об этом — и не только об этом — размышляет и рассуждает

советсний ученый, судовой вран энспедиций „РА-1" и „РА-2" Юрий Александрович Сенкевич

Стыдно признаться, но я в школе был не очень дисциплинированный.

Например, я однажды запер класс изнутри на стул, а сам ушел через другую дверь; считалось, что она заколоченная, но я пролез, вернулся в коридор и стал вместе со своими приятелями и с рассерженным учителем барабанить, ломиться: «Кто там не пускает?»

Когда все выяснилось, мне, конечно, попало.

И с уроков удирал я, случалось, — весной, в пригород, на озеро Бассейку — купаться. А то и прямо на Неву, к Ботаническому саду, нырять с плотов.

Я вам об этом рассказываю совершенно не для того, чтобы вы брали с меня пример. Просто мне как бывшему озорнику легче с вами толковать о том, что хорошо, а что плохо.

Между прочим, в этом разобраться сложней,' чем кажется.

Вот, например, жгучий вопрос: списыванье. Тут будто бы сразу все ясно. Кто дает списывать, тот лентяю первый товарищ, а кто не дает — гогочка и зануда.

Но у нас в классе был парень, который за всю свою школьную жизнь не дал списать никому. Ни разу. Принципиально. И самые заяд-! лые лодыри, как ни странно, его за это уважали.

Хорошее от'плохого не существует отдельно. Жесткой грани тут нет. Иногда даже сразу и не заметишь, как из хорошего получается плохое.

Недавно я был в числе многих-многих гостей на большом пионерском празднике. Начинался митинг. Я чуть-чуть замешкался перед лесенкой на трибуну, отстал от своих — фотогра

фировал. А когда закончил, дорогу мне преградила девочка с повязкой на рукаве.

— С фотокамерами направо,—сказала она ледяным голосом. И не пустила меня туда, где, в общем-то, мне полагалось быть.

Вероятно, она была права. Дали ей четкое указание: фотокорреспондентов — направо, а на мне же не написано, что я не корреспондент. Так что она к своим распорядительским обязанностям отнеслась ревностно и примерно.

Однако смотрел я на нее, непроницаемую, чистенькую, куда-то в сторону глядящую, и хотелось воскликнуть! «Голубушка! А не забыла ты, что тебе, несмотря на все твои нашивки, едва двенадцать лет? И как, интересно, когда вырастешь, ты будешь разговаривать с теми, кто от тебя зависит?!»

Заметьте, все было по правилам. Но лучше бы она чуть-чуть нарушила правила, улыбнулась бы, что ли, или хотя бы начала свою фразу с «извините, пожалуйста...»

Разные существуют правила, попроще и потруднее.

У нас на «Ра» всякое случалось. То я на вахту опоздаю, просплю, то Жорж Сориал позабудет вовремя сменить Сантьяго Хеновеса у рулей. Если бы мы всерьез обращали на это внимание, то, наверно, в конце концов переругались бы вдрызг. Но мы понимали: идеальных людей нет, нужно приспосабливаться.

А однажды мне там приснился ужасный сон.

Мне приснилось, что я проснулся и решил вылезть из кабины на палубу. И вдруг вижу: кто-то стоит в дверном проеме и пьет из моей фляжки. А с водой на борту «Ра» было в то время совсем плохо.

Помню, я пробудился в холодном поту. И первая мысль была: «Как прекрасно, что это только сон!» Потому что можно простить мелкие слабости, а подлость — никогда.

Щадите друг друга по мелочи, не шпыняйте, не придирайтесь, — это я вам как врач говорю, не наносите товарищам душевных травм.

А рот к подлости, двуличию, черствости будьте беспощадны. В какие бы благонравные одежды это все не рядилось.

Поздравляю вас с праздником! До свиданья!