Костёр 1972-06, страница 33

— Откуда? Кто принес? — спросил отец.

— Мальчишка! — сказал я.

— Мальчишка? — переспросила мама. — Какой мальчишка?

Она стояла рядом с отцом, машинально стаскивая шубу. Отец застыл в пальто, со шляпой в руках.

— Ну, какой, какой! — сказал я. — С рекламы! С желтыми пуговицами! Вот какой!

Отец сел в кресло:

— С какой еще рекламы? — спросил он упавшим голосом.

— Ну, как вы не понимаете! — сказал я. — Реклама игрушек! И там нарисован мальчишка! Вот он и принес...

— Ах! — вздохнула мама. — Помню! «Железная дорога со всеми принадлежностями...»

— Ну, да! — сказал я. — Мальчишка от фирмы!

— Не понимаю! — сказал отец.

— Ну, как ты не понимаешь! — сказала мама. — Служитель фирмы, реклама которой висит на Унтер-ден-Линден, принес вот эту железную дорогу! — и тоже плюхнулась в другое кресло.

Отец посмотрел на разложенные по полу рельсы, на разбросанные вагончики, паровозы, платформы, станции, человечков, на мосты и туннели — потом на меня.

— Кому это потребовалось заказать!—сказал отец.— Ума не приложу.

— Это я заказал! — сказал я.

— То есть как?! — спросил отец.

— Ну да! — сказал я. — По телефону! Вот и квитанция: фрау Аугуста расписалась...

Отец взял квитанцию и углубился в нее. И мама в нее углубилась: она смотрела отцу через плечо. Я видел, как их лица постепенно мрачнеют. Потом отец опустил руку с квитанцией и посмотрел на меня тяжелым взглядом.

— Немедленно отправить все назад, — раздельно сказал отец глухим голосом.

Я почувствовал, как внутри у меня что-то оторвалось...

— Это невозможно! — сказала мама. — Это скандал!

— А это не скандал? — спросил отец, тряхнув квитанцией.

— Да, — сказала мама. — Это тоже скандал... но это среди нас! А если мы вернем, это примет огласку. Нет, вернуть никак нельзя!

Они помолчали.

— Пятьсот марок! — сказал отец. — Возмутительно!

Они помолчали.

Он опять взглянул на меня так, что я опустил глаза. Сердце мое провалилось куда-то в пятки.

— Ты понимаешь, что ты натворил? — сказал отец. — Где я возьму эти деньги? — он встал, резко снял пальто и повесил его в коридоре на вешалку, перешагнул через злополучную дорогу и опять вернулся.

Я молчал.

— Отвечай, когда тебя спрашивают!

— Понимаю, — прошептал я.

— Пятьсот марок! — тихо сказал отец. — Понимает ли твоя медная голова, что это за сумма?

— Понимаю, — сказал я, хотя вовсе этого не понимал. Я только понял, что это, наверное, очень много. 'Мне стало тоскливо и страшно, из глаз у меня брызнули слезы, и я открыл было рот, чтобы заплакать...

— Замолчать! Не сметь плакать! Чтобы я не слышал ни звука! Он еще тут будет плакать!

Звуки застряли в моем горле.

— Полюбуйтесь на . этого новоиспеченного буржуя!— отец взмахнул рукой в мою сторону, как будто в комнате было полно народу, а не только он да мама, которая молчала с убитым видом: — Ты вел себя как самый отвратительный буржуй! Понимаешь?

— Понимаю, — сказал я еле слышно.

— Ничего ты не понимаешь! — воскликнул отец. — Миллионер! Рокфеллер! Сильнее ты не мог меня ос

корбить, чем этим твоим поступком! — он повернулся к маме: — Ну, что ты скажешь об этом юном буржуе?

— Отвратительно! — развела мама руками. — Что я могу еще сказать...

— Более чем отвратительно! — сказал отец. — Пусть сидит тут и думает о своем поступке... Пойдем!

Они встали и вышли.

Гость

И в этот самый неприятный для меня момент появился знаете кто? Гизин папа! Он свалился как снег на голову, хотя я его давно ждал, давно хотел с ним познакомиться, и он давно хотел к нам зайти, как говорила мама, она его уже несколько раз где-то видела, и отец его видел, а я все не видел, и вдруг он пришел в этот злополучный момент, когда, как вы сами понимаете, мне вообще никого не хотелось видеть! Даже Ги-зиного nanyl

После того как меня отчитали, я сидел один, мрачный, посреди своих бесчисленных игрушек. Родители пили на кухне чай, я слышал, как они там разговаривали. «Что теперь будет? — думал я. — Где Иосиф возьмет эти проклятые марки? А если он их не достанет? И его посадят в тюрьму? Что тогда? Что будет с нами?» — слезы неудержимо полились из глаз, я уже не мог их сдержать, я бросился на диван, лицом в подушку. Потом я затих, как затихает рыба, выброшенная на песок. Я лежал и думал. «Как все в этом взрослом мире полно загадок! — думал я. — Особенно здесь, за границей! Устраивают своими рекламами какую-то ловушку. Уж если вы так свои игрушки навязываете, то отдавайте их бесплатно! А то говорят, автомобиль — подарок, а сами потом столько денег требуют! Какой же это подарок, если он связан с такими неприятностями!» — я даже пихнул автомобиль ногой...

Я вспомнил, как отец назвал меня буржуем. Мне опять стало бесконечно стыдно, слезы опять подступили к горлу, но тут я услышал дверной звонок... «фрау Аугуста!» — подумал я. Ее только не хватало!

Я слышал, как мама пошла открывать, как открылась и захлопнулась дверь и раздались громкие восклицания... Голос гостя был раскатистый и басовитый, это был голос мужчины, а вовсе не фрау Аугусты! Но мне было все равно!

Гость с мамой прошли на кухню, и там продолжались восклицания, смех и веселый разговор. Потом все направились в мою комнату, шаги приблизились к двери, она открылась и на мгновение все замолчали.

— Na Jura, schau doch, wer gekommen ist! Посмотри, кто пришел! — сказала мама. — Это Вернер — Гизин папа!

Я открыл глаза и увидел Гизиного папу! Он стоял в дверях, высокий, чуть не касаясь дверной притолоки, худощавый и стройный. На загорелом лице сверкала ослепительная улыбка. Глаза сияли голубизной, а спутанные волосы падали на высокий лоб, как спелая солома. Он был очень похож на Гизи — такой же точеный нос, и лоб, и губы — только волосы не черные, а желтые.

— Guten Abend! — сказал он, перешагивая огромными ногами через коробки, разбросанные по полу, и протянул мне руку. Я мрачно пожал его большую ладонь. Он сел рядом со мной на диван.

— Какой-то ты сердитый! — сказал он. — Гизи писала, что ты веселый, а ты вон какой сердитый!

Я молчал, глядя прямо перед собой.

— У него сегодня неприятность! — сказал отец, входя в комнату.

И они с мамой, перебивая друг друга, рассказали про железную дорогу. Они рассказывали смеясь, Гизин папа хохотал, откинувшись к стене. «Чего это они смеются?» — думал я. От этого мне было еще обиднее.

31