Костёр 1972-08, страница 47
Из оврага, по которому со звоном бежал ручей, показал голову дымчато-белый сосунок и заржал в ответ. Услышь кто-нибудь его голос, не удержался бы от смеха. Но поблизости никого не было. Жеребенок пощипывал травку между цветами, а перед ним, выбирая цветок, порхала большая пестрая бабочка. Жеребенок спустился за бабочкой в овраг, и теперь ему не хотелось покидать отлогий склон, поросший высокой вкусной травой. Кобыла недовольно фыркнула и заржала сердито. Бабочка села на пунцовый цветок рядом с одуванчиком и слепила крылышки за спиной: можно было подумать, что она прилетела на одном крылышке. Жеребенку очень хотелось подкрасться и понюхать ее — такая красивая и пахнуть должна необыкновенно. Сверху, с пригорка, опять донеслось ржание, жеребенок, вскинув голову, испуганно и недовольно поглядел туда. Кобыла топнула копытом. Жеребенок замотал головой на длинной шее, подбежал к бабочке, но та выпорхнула у него из-под носа и, петляя, полетела вниз по оврагу. Жеребенок потерся боком о куст смородины, вздохнул и свободным галопом пустился вверх, в гору. Кобыла успокоилась и стала щипать траву. Жеребенок был белый-белый, точно облако тумана, с голубоватыми гривой и хвостом. Некрасивых жеребят не бывает, но мимо этого нельзя было пройти равнодушно. Глаза чистые, ясные, как спелые сливы, а храп и ноздри чуть не черные. Мастью жеребенок вылитый отец, и в точности как отец выгибает на скаку шею и отворачивает голову, красуясь породистой грудью. Жеребенок очень гордится сходством с отцом и каждый раз, когда мать сердится на него, думает: «Не топай на меня ногой... Ведь я похож не на тебя». Разыгравшись, жеребенок взбежал вверх по зеленому склону, оттуда — галопом вниз, к скале, нависшей над лугом. Хотел обогнуть скалу, но не решился. Оглянулся на мать. Нельзя?.. Иногда мать ржет так громко, точно гром гремит. Нельзя... Жеребенок грустной рысью потрусил к обрыву, но бабочки там уже не было видно. Зато по берегу ручья, подергивая хвостом, прыгала трясогузка и клевала что-то в песке. > Жеребенку хотелось сбежать по склону, но он знал, что мать очень рассердится, и, расстроенный, покинул обрыв. А когда жеребенку хотелось молока, он сразу добрел к матери и думал, что на нее он тоже немножко похож — храпом и глазами... Сытый, усталый сосунок повалялся на траве, задирая ноги и брыкаясь, почесал спину, по том лег на бок и сквозь полудрему слушал, где пасется его мать. Мать, на которую он немножко похож. «Не валяйся, — фыркала кобыла. — Ты уже большой». Жеребенок положил голову на землю, потерся скулой о траву, смежил веки и вспомнил, как большая и прекрасная бабочка слепила крылышки за спиной, словно прилетела на одном крылышке... Но разве мать даст разглядеть толком, одно там крылышко или два! И к трясогузке не подойти, потому что ему запрещено спускаться в овраг; он даже не может увидеть, что делается вон за той горой. А внизу, на дне оврага, растут желтые цветы на высоких стеблях — у него на ногах золотится их пыльца, — и бабочки слетаются к цветам... Сумерки сгустились, и жеребенок уснул. А когда он раскрыл блестящие, как сливы, глаза, взошла огромная луна, на лугу выпал иней, стало холодно. Кобыла опять щипала траву, но то и дело вскидывала голову и пофыркивала. «И что она все фыркает, — удивился жеребенок. — Я же около нее». Кобыла объела всю лужайку вокруг сосунка, и теперь выщипывала короткие стебли трав. «Ну и напрасно. Я ничуть не испугаюсь, если она отойдет подальше». Жеребенок приподнялся, вскочил на длинные тонкие ножки, от холода по всему телу пробежала дрожь, и он шагнул вперед. «Надо побегать, согреться. Ведь мне и ночью не страшно». Жеребенок смешно заржал, выгнув длинную шею, отвернул голову и поскакал, выставляя Грудь. Кобыла насторожила уши, фыркнула: «Что это ты ржешь среди ночи?» «Удивительно, — подумал жеребенок. — А если я не могу иначе?» Он опять заржал и пустился галопом. Кобыла топнула ногой, топнула тише, чем днем, но строже. 1 «Ну и ну!... Не могу же я усесться на собственный хвост, как собака, и сидеть!» Тут над лугом показался светлячок. «Ах, какая красота!..» — синие глаза жеребенка просияли, и он пошел за светлячком. Светлячок загорался и гас, загорался и гас, загорался и гас. «Вот если б я поймал его,— думал жеребенок, — спрятал бы в челке или в ухе, а утром бы принес бабочке, тогда она обязательно раскрыла бы крылышки и позволила ее понюхать». Светлячок летел. Загорался и гас, загорался и гас, и бежал за ним сосунок, бежал... Бабочка, наверное, никогда не видела светлячка — ведь она спит по ночам — и очень удивится и обрадуется. Раскроет свои крылышки, 47 |
