Костёр 1972-08, страница 48

и он разом вдохнет запах всех цветов на свете...

Кобыла фыркнула.

Мать ночью не ржет, боится. А я похож на отца. Я смелый, и не делаю ничего плохого. Я только хочу поймать светлячка, чтобы завтра утром...

Поодаль, на краю поляны загорелись два огромных светлячка. Загорелись и не погасли.

«Вот чудеса!..» — и жеребенок неуверенно затрусил к двум огонькам.

Никаких светлячков. У оврага над обрывом стояла рослая темная собака с горящими глазами.

Жеребенок был в большой дружбе с собакой хозяина. Правда, у этой собаки другая масть, ну и что? Собака есть собака... Только сейчас жеребенок почувствовал, как он соскучился по своему другу. Что может быть на свете лучше друга, особенно если это собака.

«Наверное, и ей скучно, — подумал жеребенок, останавливаясь неподалеку. — Вот и ладно. Ведь мне разрешают играть с собакой...»

Собака подошла совсем близко и присела.

«Очень уж у нее глаза горят. И хвостом виляет, и слюну глотает. Верно, радуется...»

Собака обежала жеребенка кругом. Потянула ноздрями воздух. Это вышло не совсем по-собачьи. Потом пошла к оврагу и оглянулась: мол, идем со мной, побегаем у ручья.

Жеребенок фыркнул: почему бы и нет, — и потрусил за ней.

Собака вскинула уши торчком, притихла. Глаза ее вспыхнули ярче.

Жеребенок обмер.

С луга послышалось встревоженное ржание кобылы.

«Ты что там делаешь?» — спрашивала мать.

Но жеребенок решил хоть в этот раз ослушаться мать, вместе с собакой наловить светлячков и утром отнести их бабочке. И, выгнув грудь, он припустил в сторону луга: давай, мол, сперва светлячков наловим, а потом...

Собака вдруг прыгнула вбок, оскалила зубы, глаза у нее сделались совсем как угольки, и она коротко и сердито взвыла.

Жеребенка так и передернуло. От хозяйской собаки он не слыхал ничего похожего. «Ничего, — сказал себе жеребенок. — Ничего. Верно, она не хочет лаять ночью...»

И тут сверху, с пригорка, где паслась мать, послышалось громкое, трубное ржание и обрушился топот копыт: жеребенку почудилось,

что целый табун лошадей двинулся прямо на него.

«Бедный я, несчастный. Мне даже с собакой нельзя поиграть...»

Кобыла трубила во весь голос, и от топота ее копыт гудела земля.

«Если я сейчас попадусь маме, мне ох как влетит. Убегу-ка я с собакой. А завтра мы найдем красивую бабочку и больше никогда не вернемся сюда...»

Не успел жеребенок ступить и трех шагов, как мать коршуном налетела на него, впилась зубами в шею, как цыпленка, подняла на воздух и стала бить копытами землю. В одно мгновение она вытоптала все вокруг.

«За что? За что?.. За то, что я хотел поиграть с собакой? Мать не любит ни меня, ни отца, ни собак, ни светлячков...»

Жеребенок жалобно заржал, и ясные глаза его затуманились.

«Отпусти...» — заржал он еще раз и рванулся, но мать только глубже вонзила зубы в его загривок, сминая траву, завертелась и потащила сына к скале.

«Я пропал... — в отчаянии думал жеребенок. — Пропал! Прощайте, зеленые луга, крутой пригорок и гора, на которую я так хотел подняться. Прощай, красивая бабочка!»

Жеребенок ударился головой о скалу, и в глазах у него потемнело.

Очнувшись, он услышал жуткий вой, тяжелое сопение матери и удары копыт. Жеребенок лежал, притиснутый к скале, а кобыла била копытами воздух, скалу, и луну в небе. Иногда опять раздавался жуткий протяжный вой.

...На рассвете, когда побитый волк, поджав хвост, затрусил к лесу, кобыла долго еще при-' крывала сына, дрожа всем телом. Потом у нее вдруг отвисла нижняя челюсть и подкосились ноги.

Взошедшее солнце осветило лошадь, лежащую на земле, и жеребенка над ней. Над израненной шеей жеребенка и окровавленным крупом кобылы вились мухи.

Жеребенок стоял над матерью, устало и виновато глядя перед собой. До вчерашнего дня он знал, что как две капли воды похож на отца, что на свете были мать, зеленая трава, цветы, трясогузки и бабочки. Светлячки и красивые бабочки.

У жеребенка был друг — хозяйская собака, умная и преданная. Краем уха он слышал и о волках, но не знал их и не умел отличить от собаки.

С прошедшей ночи жеребенок знал волка.

Перевел с грузинского Ал. Эбаноидзе