Костёр 1972-10, страница 42

— На аукционе в Бакхорве, — ответил Альфред. — А в следующую субботу надо ехать в Кнасхульт с такой вот дулей.

Лина, мрачная и раздосадованная, слезла с молочной повозки. Теперь она больше не кривлялась и не гоготала.

— Что это у тебя такой кислый вид? — спросила мама Эмиля. — Что стряслось?

— Зуб болит, — кратко ответила Лина.

Торпарь из Кроки то и дело угощал ее леденцами, и от них у нее так разболелся коренной зуб с дуплом, что, казалось, голова треснет.

Но болит зуб или не болит, надо немедля отправляться на выпас доить катхультских коров, потому что время дойки уже миновало.

Время доить Реллу и других коров с аукциона тоже давно прошло, и они напоминали об этом громким мычанием.

— Я не виноват, что бастефалльца здесь нет и он не может подоить своих коров, — сказал Эмиль и уселся

доить сам, сперва Реллу, а потом других коров. И он надоил тридцать литров молока, которое мама поставила в погреб, а потом приготовила из него сыр. Эмилю досталась громадная головка вкусного сыра, и он долго еще им наслаждался.

А яйцо, которое Лотта-Хромоножка снесла по дороге домой, Эмиль сразу же сварил и положил на кухонный стол, за которым его папа, насупив брови, ждал ужина.

— Это от Лотты-Хромоножки, — сказал Эмиль.

Потом он налил папе стакан парного молока.

— А это от Реллы, — угощал он.

Папа молча ел и пил, пока мама Эмиля сажала в печь караваи хлеба.

Лина положила горячую картофелину на больной зуб, и зуб заныл в семь раз сильнее прежнего; все было точь-в-точь так, как она и ждала.

— Эй, знаю тебя, — сказала Лина зубу. — Коли ты глуп, то я и подавно могу быть глупой.

Альфред рассмеялся.

— Торпарь из Кроки сумел-таки подъехать с леденцами, — сказал он. — Вот теперь и иди за него замуж.

Лина фыркнула.

— Больно надо за этого-то сморчка! Ему уже пятьдесят, а мне только двадцать пять. По-твоему, мне нужен муж в два раза старше меня?

— Ну и что! — горячо сказал Эмиль. — Какая разница!

— Ишь какой, — ответила Лина. — Ноне еще куда ни шло, но поразмысли, когда мне пятьдесят стукнет, а ему сто. Вот тогда будет морока, упаси меня бог!

— По уму твоему, Лина, ты и счет ведешь, — сказала мама Эмиля, затворяя печь заслонкой.

— Ну что за чудесная лопата! — похвалила она.

Когда папа Эмиля съел яйцо и выпил молоко, Эмиль

сказал:

— Ну, а теперь пойду-ка я в столярку!

Папа Эмиля буркнул что-то вроде того, будто нынче Эмилю не обязательно сидеть в столярке, раз все обошлось.

— Нет уж, слово есть слово! — заявил Эмиль.

Он молча и чинно отправился в столярку стругать сто двадцать девятого деревянного старичка.

А Лотта-Хромоножка уже сидела на своем насесте в курятнике, а Релла, вполне довольная, бродила на выпасе вместе с другими катхультскими коровами. Тем временем за своими шестью коровами пришел бас-тефалльский крестьянин. Они с папой долго болтали об аукционе и обо всем, что там случилось, и прошло немало времени, прежде чем папа смог пойти за Эмилем. Только после того, как бастефаллец отправился в путь, папа поспешно направился в столярку.

Подойдя ближе, папа увидел маленькую Иду: она пристроилась на корточках на скамейке у оконца столярки. В руках она держала бархатную шкатулочку, украшенную ракушками. Она держала ее так, словно у нее в жизни ничего не было дороже. Собственно, так оно и было. Но папа буркнул:

— Дурацкая покупка! Старая бархатная шкатулка!

Маленькая Ида не заметила, как подошел папа, доверчиво и послушно она повторяла за Эмилем те слова, которые он ей шептал из темной столярки. Папа побледнел, услышав их, ведь грубее этих слов в Катхуль-те отродясь не слышали. И они звучали ничуть не лучше оттого, что Ида произносила их нежным ласковым голоском.

— Замолчи, Ида! — рявкнул папа.

Просунув пятерню в оконце, он схватил Эмиля за шиворот.

— Ах ты неслух! Сидишь тут и учишь сестру ругаться!

— Вовсе нет, — ответил Эмиль. — Я только ей сказал, чтобы она не смела говорить «черт возьми», и толковал ей еще про другие слова, которых надо бояться как огня.

Вот теперь ты знаешь, чем занимался Эмиль 12 июня, и если даже не все обошлось гладко, надо же признать, что в тот день он совершил удачные сделки и обзавелся враз доброй молочной коровой, отличной несушкой, чудесной хлебной лопатой да еще молоком, которого хватило на громадную головку вкусного-превкусного сыра.

Единственное, что огорчало папу, была старая бархатная шкатулочка, ни на что на свете не годная, но она очень полюбилась маленькой Иде. Она сложила в нее свой наперсток, свои ножницы, свой маленький песенник, который получила в школе, красивое голубое стеклышко и красную ленту для волос. А из шкатулки выбросила связку старых писем. Выйдя из столярки в субботу вечером, Эмиль явился на кухню и сразу увидел в углу связку старых писем. Альфред расхаживал по кухне с хлопушкой и усердно бил мух, чтобы Лина в воскресенье могла отдохнуть. Эмиль и показал Альфреду связку писем.

— Все может сгодиться, — сказал Эмиль. — Коли мне когда-нибудь понадобится послать письмо, у меня уже будет целая груда написанных.

Первым в связке лежало письмо из Америки, и Эмиль даже присвистнул, увидев его.

40