Костёр 1972-10, страница 43

— Чудеса в решете. Альфред, смотри, тут письмо от Адриана!

Адриан был старший сын хозяев Бакхорвы, который давным-давно уехал в Америку и за все время только разок написал домой. Об этом знала вся Лённеберга, и все были сердиты на Адриана и жалели его бедных родителей. Но что написал Адриан, когда он написал, никто не знал. В Бакхорве об этом помалкивали.

— Небось теперь все можно узнать, — сказал Эмиль. Он сам научился читать как по-печатному, так и по-письменному, способный был мальчонка.

Эмиль открыл конверт и прочел письмо вслух Альфреду. На это не ушло много времени, так как письмо было коротким. Вот что в нем было написано:

«Я видил Мидведь. Шлю вам адрэсс. Гудбай на этот рас».

— Из этого письма вряд ли можно извлечь пользу,— молвил Эмиль.

Ну, да это еще как сказать!

Наступил вечер. Суббота 12 июня подходила к концу, ночь спустилась над Катхультом, даруя покой и тишину всем, кто там жил, людям и животным. Всем, кроме Лины, у которой болел зуб. Она лежала без сна на своем деревянном диване на кухне, стонала и причитала, а тем временем короткая июньская ночь пролетела и настал новый день.

Еще один новый день в жизни Эмиля.

Воскресенье, 13 июня,

когда Эмиль трижды храбро пытался вырвать у Лины

коренной зуб, а потом разукрасил малышку Иду в фиолетовый цвет

Коров все равно надо доить, будь то воскресенье или будни. В пять утра на кухне затрещал будильник, и Лина, вне себя от зубной боли, пошатываясь, встала с постели. Взглянула в зеркало над комодом и пронзительно вскрикнула: «Ну и физиономия!» Правая щека распухла и стала похожа на пшеничную булку, замешанную на свежих дрожжах. Вот ужас-то1 Лина разревелась.

Теперь ее и в самом деле было жаль. Именно сегодня в Катхульт на чашку кофе должны были съехаться после обедни гости со всего уезда.

— И показаться на людях не смогу, этакая разноще-кая, — всхлипнула Лина и побрела доить коров.

Но долго горевать о своих щеках ей не пришлось. Не успела она опуститься на скамеечку перед коровой, как прилетела оса и ужалила ее в левую щеку. Казалось бы, теперь она могла успокоиться, потому что левая

щека мгновенно вспухла и стала так же похожа на булку, как и правая. Лина получила то, чего желала — стала равнощекой. Однако заревела она пуще прежнего.

Когда Лина вернулась на кухню, все сидели за столом и завтракали. И можно сказать, вылупили глаза, увидев это булкообразное заплаканное существо, которое вдруг явилось в дверях и напоминало Лину. Бедняжка, она выглядела так, что немудрено было расплакаться. Смеяться было бы жестоко. В тот момент Эмиль как раз поднес стакан молока ко рту, и, едва взглянув на Лину поверх стакана, он фыркнул. Молоко

брызнуло через стол прямо на папин праздничный жилет. Альфред не удержался, хихикнул. Мама Эмиля строго посмотрела на сына и Альфреда и сказала, что смеяться не «ад чем, но, вытирая папин жилет, искоса сама взглянула на Лину и поняла, почему Эмиль так вот фыркнул. Несчастная Лина!

— Бедняжка, — сказала мама. — Вид у тебя — глупее не бывает. Нельзя показаться на людях. Эмиль, сбегай-ка к Кресе-Майе и попроси ее помочь нам приготовить кофе.

Пить кофе после воскресной обедни в Лённеберге любили, и в окрестных хуторах небось обрадовались, когда получили письмо от мамы Эмиля:

«Дарагие Дамы и Господа, не пажелаете ли приехать к нам на кофе нынче в воскресенье.

Миластиво просим Альма и Антон Свенссон Катхульт, Лённеберга».

Настало время ехать в церковь. И мама с папой укатили, ведь им, прежде чем пить кофе, надо было, понятно, побывать в церкви.

Утро выдалось чудесное, и Эмиль, весело насвистывая, шагал по тропинке к избушке Кресы-Майи. Она жила в лесу на старом арендованном хуторе.