Костёр 1972-12, страница 37

ствительно, были дневники, альбомы и стенды, и взглянул на них с вежливой скукой, которая тут же сменилась раскаянием и жгучим стыдом.

А преподавательница Клавдия Трофимовна Ро-маненко не замечала смены моих настроений, она радовалась неожиданным гостям и жалела, что с ребятами не встретимся, они на каникулах, и говорила быстро-быстро, ухитряясь рассказывать сразу как бы две истории.

История первая. Август сорок второго года. Фашисты рвутся к Нальчику, напрямик, легчайшей дорогой, — на их пути всего лишь речка с мостом, да как на ладони — Кызбурун, да эта «девятьсот десять», на нее бегом взбежишь — не запыхаешься.

Там и встретили врага батальон Второй Гвардейской дивизии — впоследствии она стала знаменитой Таманской — и курсанты эвакуированной сюда из Подмосковья командирской школы «Выстрел».

Они обороняли высотку месяц. Выиграли время. Заслонили собой Кавказ.

История вторая. В Кыз-бурунском парке стоит памятник. На нем высечены шестьдесят три фамилии. А несколько лет назад их было всего семь. А еще годом раньше не было ни фамилий, ни памятника. И к тому, что это здесь появилось, самое прямое отношение имеют красные следопыты из школы-интерната номер два.

Они устанавливали имена и адреса, списывались с оставшимися в живых, наводили справки у историков и в военных архивах, — проделали работу непостижимую и необъятную, которая и теперь не кончена, хотя те, кто ее начинал, давно уже получили аттестаты и уже состоялся здесь, на ба

зе интерната, слет ветера-нов-таманцев, их уцелело четыреста восемьдесят, и со всеми ребята держат постоянную связь.

Клавдия Трофимовна показывала бесчисленные грамоты и дипломы за следо-пытскую работу, а со стен, с шеренг фотографий на нас глядели солдаты.

Там были совсем юные . лица, с размытыми, нерезкими чертами, переснятые с таких затертых, ветхих карточек, что ни одно ателье не соглашалось их брать, а школьные фотографы взялись и совершили максимально возможное.

Имелись там и четкие, недавние снимки, — но лица на них, увы, не были молодыми. Не старятся лишь погибшие. А к живым неминуемо рано или поздно приходят морщины и болезни.

Иван Миронович В. долго лежал в больнице. К нему в палату пришло одно за другим сорок восемь писем из Кызбуруна, и в каждом его настоятельно просили, прямо-таки заклинали поправиться. Иван Миронович не мог не послушаться. Он выздоровел, почти чудом, и телеграфировал в интернат: «Письма вылечили, спасибо!»

Василий Степанович К. вскользь, случайно упомянул в переписке, что у него плоховато с жильем. Ребята тут же обратились в райисполком, поторопили, чтобы скорее везли Василию Степановичу лес, шифер, и вскорости он сообщил радостно и благодарно: «Дети, я теперь под своей крышей живу!»

Вспомнив об этом, Клавдия Трофимовна всхлипнула и не сразу смогла продолжать рассказ. И тут я понял, что больше всего волнует меня в работе кызбурунских следопытов: они не только славят героев за былые подвиги,—а видят в них прежде всего обыкновенных лю

дей, вот уже тридцать лет в разных концах нашей страны живущих обыкновенной, не всегда безоблачной жизнью, и стараются помочь им в этой жизни, не ради грамот и дипломов, а по искреннему зову души.

Пока мы разговаривали, шофер Юра успел разжиться бензином, а Люба созвонилась с горкомом и получила «добро» на дальнейший путь. Их обоих, и Любу, и Юру, заботила моя обида, и они радовались, что могут исправить ошибку. Однако теперь уже я упирался. Немыслимо было уезжать отсюда, недослушав, недозна-комившись, не повидавшись с той же Дарьей Игнатьевной Ольховой, первой помощницей интернатских краеведов; с нее, в общем, все здесь и началось, это она предложила в свое время начать поиски, — и когда я увидел в парке Дарью Игнатьевну, в халате, с засученными рукавами, с лопатой — она окапывала вокруг памятника саженцы, — показалась мне она солдатской мамой, общей мамой для всех, кто лежит под камнем, звездный свой час пережив на скромной высотке близ Кызбуруна.

Какая пологая, какая неприметная дорога вела туда! Ни перевалов, ни пропастей,—тропинка и кустики, и полянка на вершине, которую, наверно, и вершиной по всем географическим канонам назвать нельзя. Но именно здесь, а не в романтических, прекрасных и впечатляющих каньонах При-эльбрусья — а там он тоже позже сражался, — завещал похоронить себя командир таманцев, генерал Захаров. Видно, он считал, что именно здесь был его главный пик. И его привезли из Одессы, где он умер, и на руках подняли его тело сюда, на полянку, и поставили обелиск со звездой.

Нас привел сюда Хусен

сш