Костёр 1974-06, страница 25

могла звероферме. Я хочу сказать ей наше звероводское спасибо.

— Пожалуйста, — тихо ответила Вера.

Чтоб не расплакаться, Вера сжала зубы и

стала глядеть на одинокую ковылкинскую сосну, подпиравшую небо. Но вот и сосна покосилась набок, стала понемногу расплываться и слилась наконец с ковылкинским серым небом.

ПОЗДНИЙ ВЕЧЕР В ДЕРЕВНЕ КОВЫЛКИНО

Очень уж рано темнеет осенью в деревне Ковылкино.

Черные дома, крылатые сараи вбирают дневной свет и прячут его на чердак до завтра. Из погребов выползают сумерки, но так они коротки, что не успеешь посумерничать— приходит вечер.

С темнотою тихо становится в деревне. В иных окнах горит свет, а в остальных темно, там уж легли спать, там уже ночь.

Сегодня ночь задержалась. Во всей деревне горел свет, хлопали двери, скрипел колодец. Мамаши и хозяйки месили тесто, рубили лук и капусту для пирожков, хозяева разливали наливки.

Фрол Ноздрачев затеял резать свинью, вынес на двор лампочку в сто свечей, и огромная его тень легла на соседние дома, шевелилась на крышах и стенах ковылкинских сараев.

Мамаша Меринова хлопотала весь вечер, гоняла плотника то в погреб, то на колодец.

— Надо нам пельмени лепить, — говорил в этот момент слесарь Серпокрылов. — Ты слепишь сто штук и я сто штук, а тогда и спать ляжем.

— Давай, кто быстрей, — сказал дошкольник.

В окошко кто-то постучал. Слесарь Серпокрылов отодвинул закавказский лимон, выглянул на улицу.

— Вера! — обрадовался он. — Заходи, Вера.

Вера вошла в дом, остановилась у двери.

— Помоги ему пельмени лепить, — сказал слесарь. — А то он отстает.

— Ему помоги, — обиженно сказал дошкольник.

Но слесарь лепял пельмени великолепно.

Быстро он прикончил свою сотню, понес в погреб на мороз.

— Возьми, — тихо сказала Вера, протягивая дошкольнику мотоциклетную перчатку. — Это тебе.

— Положь на сундук. Руки в тесте.

Вера положила перчатку на сундук.

— Вовсе он не бежал на полюс. Он у Пальмы был.

— Ну и что такого?

— Значит, полюс ему ни к чему.

— Чепуха. Он забежал попрощаться.

— Это люди прощаются, — сказала Вера и печально покачала головой, — а звери нет. Он же не человек.

— Не человек, а тоже понимает.

— Нет, нет, звери не прощаются.

— Еще как прощаются.

— Значит, я виновата, — сказала Вера.

— Он снова сбежит, — успокоил ее дошкольник. — Теперь его не удержишь.

— За ним, знаешь, как будут смотреть.

— Сбежит, сбежит...

Долго тянулся вечер, задерживал, отодвигал ночь, но вот, наконец, она нахлынула на землю, погасила все окна, а в небе над одинокой сосною, сотканной из мельчайших звездочек, медленно помчался Орион. Тускло горела красная звезда на его плече, сверкал звездный кинжал, точно указывал острием на водокачку, отмечающую над черными лесами звероферму «Мшага».

Песцы уж давно заснули. Только Маркиз и сто шестнадцатый метались по клеткам, коря-бали решетки и глядели, не отрываясь, на свернувшегося в клубок Наполеона.

Долго в эту ночь не спал Наполеон, глядел на водокачку и слушал, как что-то бурлит, переливается в ее кирпичном брюхе.

Издалека, из деревни Ковылкино, доносился слабый собачий лай. Где-то далеко за деревней, за горбатыми домами и заборами лежал Северный полюс — макушка Земли.

Заснули Маркиз и сто шестнадцатый, в деревне Ковылкино заснул дошкольник Серпокрылов.

«Он снова убежит, — думал во сне дошкольник. — Теперь его не удержишь».

И действительно, ровно через месяц со зверофермы «Мшага» снова сбежал недопесок Наполеон Третий.

Следов не нашли.

Конец